Дорога неровная - Евгения Изюмова

В первый класс Шурку привел отец. Смирнов был в сознании девочки только папой, иного человека, которого могла бы Шурка назвать отцом, она не знала. Девочка держалась за руку отца и горделиво посматривала на других ребят. Правда, она была не в школьной форме, как другие девочки, а в белой кофточке и черной юбке, перешитой из юбки матери. Ей невдомек было, что семье трудно жилось, да и сложно понять семилетней девочке взрослые заботы и совсем невозможно уяснить то, почему папа часто приходит домой пьяный, ругается с мамой, а та тихонько ночами плачет.

Они втроем вновь жили в той комнате, где Шурка выросла. Сестра Лида вышла замуж, и теперь жила в своем доме, построенном на Типографской улице, недалеко от реки. Лиде на лесокомбинате предлагали трехкомнатную квартиру, но ее мужу, выросшему в деревне, привычнее было жить в собственном доме, потому он и решил построить свой дом. Муж Лиды — не Август Фомин, которого Шурка хорошо помнила и любила. Когда Лида приехала со своим женихом в Азанку, где Шурка в то время жила с мамой и папой, то очень удивилась, увидев незнакомого высокого парня. Он ей не понравился: была в нем какая-то непонятная угрюмость.

Семен, Лидин жених, почему-то не понравился и папе, и тот во время застолья, как всегда, выгнув дугой правую бровь, заявил:

— А я тебе, Семка, Лиду не отдам, не стоишь ты ее.

Все за столом притихли, Семен покраснел, засмущалась и Лида, но мама быстро перевела разговор на иное, и скандал не состоялся.

Смирнов, конечно, не знал, что Лида выходила замуж, не любя Семена, однако интуитивно почувствовал неладное. И он был прав.

Судьба оказалась неблагосклонна к Лиде и увела в сторону любимого парня, а поставила на пути другого. И замужество, которое не принесло желанного счастья, было неожиданным даже для нее, однако у каждого — своя судьба, у Лиды — тоже, и она повела ее своей дорогой…

Август Фомин служил в армии, часто писал. Родители обожали его, сын был их опорой, хозяином в доме, и лишь его слушалась младшая блудливая дочь Наталья. Уехал Август, и отбилась она от дома, стала парней перебирать, и не просто так встречалась, невинные поцелуи ее не устраивали. Работала Наталья вместе с Лидой в одной бригаде бракером, и та видела, что будущая золовка даже на работе не упускала случая пообжиматься за штабелями досок то с солдатами, то с расконвоированными заключенными, которым осталось «дотянуть» до срока самую малость, и потому они работали на лесокомбинате вместе с вольнонаемными.

Лида — резкая, прямая, как и все Дружниковы, не умеющая иной раз укоротить свой язык, пригрозила Наталье, что если та не прекратит путаться с кем попало, то напишет Августу. Пригрозить-то пригрозила, да не написала. Зато Наталья не оплошала, рассказала в письме брату свою историю, только якобы это делала Лида. И вскоре Лида получила от парня гневное письмо, в котором он с горечью писал, что берег ее до армии, боялся прикоснуться, а она в благодарность стала шалавой.

Лида вдоволь наплакалась над обидным письмом, а потом с присущей ей дружниковской прямолинейностью ответила: «Не твое дело, как я себя веду». Ей и в голову не пришло спокойно все обдумать и оправдаться, потому что не чувствовала за собой никакой вины. Обида была столь велика, горька, что Лида решила сгоряча в отместку Августу выйти замуж, тем более что и жених подвернулся — Семен Дольцев, двоюродный брат Дуси, жены брата Виктора. Семен вернулся недавно из армии, захаживал к Дружниковым. На лицо парень был неплох, поведения спокойного, и бабушка с тетушками хором зазудели, растравили обиду: «Раз так обошелся Гутька с тобой, плюнь на него да выходи замуж за Семена».

Лида привыкла прислушиваться к советам тетушек, решила и тут последовать им. А сердце плакало, страдало, оно рвалось к другому, хоть и затмевала глаза черная обида, но и обида не могла заставить ее изменить своим моральным принципам: в одну постель с Семеном Лида легла только в первую брачную ночь. И была потом у них долгая жизнь, похожая на тряскую лесную дорогу с колдобинами да ямами, но Лида терпела.

Приехав в отпуск, Август разобрался с помощью родителей во лжи сестры, пришел к Лиде повиниться и умолить ее перейти до окончания службы к его родителям, которые души в Лиде не чаяли. Мать посоветовала уйти к любимому мужчине, но Лида крепко подчинялась тетушкам, а их приговор устами Насекина был недвусмысленный: «Нечего шалопутство разводить, вышла замуж, так живи, если пацан уже в доме растет». Она и жила с тоской в сердце до тех пор, пока не увидела однажды Августа — сгорбленного, спившегося и ужаснулась, не задумавшись, что таким его, вероятно, сделала она сама, не найдя в себе сил разорвать семейные путы с Семеном.

Ах, женщины, как часто разум вредит вашему сердцу!

Первое впечатление, которое оказал на Шурку Семен, сохранилось в ней надолго. Встречаясь с ним позднее, она стеснялась его, не ввязывалась в разговоры, и лишь однажды, словно прощаясь с ней, Семен поговорил по душам с младшей сестрой жены.

Случилось это за несколько месяцев до смерти Семена, когда Шура с детьми приехала в Новороссийск погостить, но Лида в то время уехала к тетушкам на Урал. Как так получилось — неясно, однако получилось, видимо, и в самом деле ничего в жизни нет случайного, все предопределено заранее, и так на роду было написано Семену и Александре — открыть друг другу души.

Семен, обычно неразговорчивый с Александрой — с тещей Павлой Федоровной он общался охотнее — вдруг иными глазами увидел свояченицу. Это уже была не та малявка, которая таращилась на него, насупившись, в день сватовства, не та длинноногая и тощая, серьезная девчонка, приезжавшая иногда к ним в Альфинск, куда уехали Дольцевы из Тавды — подальше от его и Лидиной родни. Он увидел красивую, умную, умеющую обо всем здраво судить женщину, немного ироничную, но по-прежнему серьезную. Александра держалась раскованно, порой даже кокетливо, и в то же время всякий мужчина ясно видел черту, через которую она в общении не позволяла переступать, если того не желала. Ее порядочность и душевность не вызывали сомнений, но всем своим поведением, взглядами на жизнь она так сильно отличалась от всей Лидиной родни, с кем привык общаться Семен, что ему неожиданно захотелось рассказать знакомой незнакомке о своей жизни, о чем думал, какие у него беды, радости.

О, эти вечера, когда Семен, управившись с работой по строительству дома — на каждом новом месте Семен своими руками возводил жилище, по натуре он был трудяга, и это было его главным достоинством — садился ужинать, доставал припрятанную поллитровку и приглашал к столу Александру.

Дети Александры, уморившись под южным жгучим солнцем и плесканием в море, к тому времени уже спали. А Семен и Александра, выпив по рюмочке вина, сидели до полночи, разговаривая и вспоминая все, что было в жизни обоих. Оба впервые в жизни почувствовали себя родственниками, и были рады неожиданному открытию.

Но, видимо, мало было Семену тех разговоров, бередивших что-то тайное в его душе, и когда гостья уходила спать, он оставался за столом до утра, пока не выпивал вино до остатка, повесив голову на грудь, думая о чем-то своем, что так и осталось неизвестным. За плечами была длинная беспокойная жизнь, и может быть, Семен именно в то время ощутил потребность проанализировать ее, может быть, хотелось ему повиниться кому-то за свои ошибки, получить одобрение за свои добрые дела, и потому часть своих раздумий выплескивал в разговорах со свояченицей, а часть оставлял в голове. Такой момент наступает у каждого, просто люди не всегда задумываются, что он — наступил, и подошло время каяться перед самим собой за содеянное, самому себе выносить приговор, ибо никакой судья не осудит строже человека, чем он сам и его совесть.

Эти вечерние посиделки, про которые старшая дочь Надежда обрисовала Лиде, вероятно, со своими пошлыми комментариями, чуть не стали серьезным раздором между сестрами, но Александре хватило мудрости не обидеться на Лиду, а смерть Семена помирила ее с сестрой. Род их к тому времени разметало по всей России. Могилы Ермолаевых-Дружниковых образовали четыре точки на карте, где укоренились новые ветви потомков Федора Агалакова и жены его Валентины, и на Новороссийском кладбище Семен первым ляжет в землю. Но это будет все потом…

А Шурка в свои семь лет ведать не ведала о своей будущей жизни, она просто смотрела доверчиво на мир широко открытыми глазами, ожидая от него только хорошего.

Ее пока не интересовало, что в семье нелады: мама заболела, лежала полгода в больнице, вышла оттуда уже пенсионеркой. Пенсию ей определили небольшую. Стал пенсионером и отец: старые друзья помогли досрочно выхлопотать Смирнову персональную пенсию, которая была втрое больше пенсии Павлы. Это обстоятельство сильно подняло Смирнова в собственных глазах, он стал вновь пить и укорять Павлу, что ее пенсия меньше, дескать, не заслужила. К тому же в свои пятьдесят пять он был вполне по-мужски дееспособен, Павле же было всего сорок три, но болезни рано отбили у нее охоту к близости с мужчиной — это тоже часто служило поводом для скандалов. Правда, у обоих хватало ума не ссориться при Шурке, в которой оба души не чаяли, однако быстро прийти в нужное настроение после очередной перебранки не могли, потому девочка удивлялась, отчего мама и папа неожиданно становятся неласковыми друг с другом и сдержанными с ней.