Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

«Что же всё это может значить?» – с глубоким изумлением думал Василий Михайлович.

Вынув снова свой старый тюремный нитяной журнал, в который уже было вплетено столько белых и чёрных нитей, он стал вспоминать при тусклом свете бумажного японского фонаря долгие дни своего мучительного плена.

Глава 21

Орёл возвращается к своим птенцам

В то время как русские пленники задыхались в арканах, на которых тащили их японские солдаты через горы, а затем томились в японской тюрьме, по другую сторону Сахалинского моря, в суровых сибирских горах, едва доступных человеку, на перевале Джуг-Джурского хребта медленно двигались два всадника, направлявшиеся на запад.

Двигались они так медленно потому, что под ними были не лошади, а олени, на которых деревянные тунгусские сёдла ездили от каждого шага. Всадники сидели, свесив ноги вперёд, точно на стуле, упираясь в то же время для равновесия длинными палками в землю.

Впереди оленей шло несколько пеших тунгусов-орочей, провожавших всадников через горы. Столь же быстроногие, как их олени, но более неутомимые, проводники шли быстро вперёд, покуривая свои длинные тростниковые трубочки.

Олени устали от долгих переходов по горам и топям. Шаг их становился тяжелее, порою они шатались. Но люди всё чаще погоняли их громкими криками, и тогда, подняв головы и расширив глаза от страха и напряжения, животные ускоряли бег.

Всадники спешили вперёд.

Путь предстоял ещё долгий и трудный. На тысячи вёрст простирались дремучая тайга и горы. Люди то с тяжким трудом, помогая оленям, взбирались на вершины хребтов и там, на самом верху, натыкались вдруг на топкие болота, где росла одна черемша, то снова спускались в долины, где на дне, спрятанные от ветра, в тишине, стояли вековые леса. Лиственницы уже пожелтели и среди тёмной хвои кедров, пихт и елей блестели на склонах гор под лучами осеннего солнца, подобно золотой парче.

Всадники сильно устали от трудных и длительных переходов.

Один из них уже несколько раз падал с оленя в воду, так как животное ни за что не хотело мочить ног и даже через самый малый ручей всегда норовило перепрыгнуть. Всадник, побив оленя палкой, вновь взбирался на своё неудобное седло и, наконец, так прочно укрепился на нём, что, казалось, никакая сила не могла его выбить. Он даже позволил себе немного задремать в седле, так как несколько ночей кряду не спал. Глаза его закрылись, голова опускалась всё ниже, когда вдруг олень, почуяв свободу, гордо поднял свои ветвистые, широкие рога и угодил прямо в лоб всаднику.

Крепкая брань вдруг огласила дикие горы Джур-Джура. Так браниться мог только Тишка. И верно, это был он.

– Пётр Иванович, батюшка! – закричал он. – Что же это за наказание на такой скотине ездить! Собаки камчатские и то сподручней. Лучше пешком добежим до Петербурга.

Но Рикорд, который ехал впереди на олене и мучился так же, как Тишка, и даже больше, так как не умел ездить верхом даже на лошадях, ни на что не обращал внимания и только кричал проводнику:

– Поспешай, друг, поспешай!

Одна мысль: как можно скорее попасть из Охотска в Петербург и лично доложить государю о вероломстве японцев и о том, что случилось на острове Кунашире, просить у царя кораблей, чтобы освободить пленников и отомстить за них, – одна эта мысль день и ночь гнала его через тундры и горы, через бескрайную тайгу Сибири.

Он не знал покоя и не желал никакого отдыха. От него не отставал и Тишка, которого он взял с собой как опытного и преданного слугу своего друга. И Тишка оправдал его надежды.

В пути и на стоянках он служил Рикорду так же заботливо, как самому Василию Михайловичу, и был верным спутником в этом опасном путешествии.

В одну зиму им предстояло проехать двадцать тысяч вёрст до Петербурга и обратно звериными горными тропами, по рекам и трактам.

За Якутском путь стал немного легче. Пересели на лошадей.

Мохнатые якутские лошадки бежали быстро, не в пример тунгусским оленям. Но и их деревянные сёдла, приспособленные скорее для вьюков, чем для человека, причиняли страшные мучения Рикорду. Некованые лошади часто падали в горах на наледях.

Ночевать приходилось в снегу, под защитой каменных утёсов, и порой поднявшийся ночью буран засыпал лошадей по самые уши.

А всё же иногда делали в сутки по девяносто вёрст. Полуживой Рикорд явился, наконец, в Иркутск к губернатору. Тот радушно принял его, но в подорожной до Петербурга отказал. Узнав ещё ранее от начальника Охотского порта Миницкого о предстоящем выезде Рикорда из Охотска, губернатор заблаговременно послал в Петербург нарочного с просьбой выдать разрешение для Рикорда на поездку в столицу, чтобы он лично мог сделать доклад государю.

Но вместо этого последовало высочайшее повеление: Рикорду в Петербург не ездить, а возвратиться в Охотск.

Этим же повелением царя Рикорд назначался начальником экспедиции к берегам Японии для освобождения капитана Головнина и других русских моряков.

Однако экспедиция, как полагал губернатор, не могла состояться с открытием ближайшей навигации. Следовало действовать осторожно, как того желали в Петербурге.

Это весьма огорчило Рикорда. Чтобы быть поближе к своему другу и не сидеть без дела в Охотске, он попросил губернатора позволить ему всё же отправиться со шлюпом к южным Курильским островам, дабы продолжить научные исследования Головнина и проверить всё, что было им сделано в прошлое плавание. Это дало бы ему возможность зайти на остров Кунашир и попытаться что-нибудь узнать об участи пленников.

Получив такое разрешение, Рикорд в сопровождении Тишки немедленно отправился обратно в Охотск и начал деятельно готовиться к экспедиции.

В середине июня 1812 года «Диана» и приданный к ней бриг «Зотик» (под командой бывшего гардемарина, а теперь мичмана Филатова) были уже готовы к отплытию и вышли в море, держа курс на остров Кунашир.

На борту «Дианы» находились шестеро японцев, потерпевших крушение у русских берегов. Их возвращали на родину. Однако в случае надобности Рикорд предполагал использовать их для сношения с японскими властями.

В конце августа русские корабли показались у южных берегов Кунашира, и японцы, сидевшие в крепости, снова увидели «Диану», её белые паруса и стройные мачты. Корабль медленно плыл в виду берегов и возвращался обратно, лавируя против ветра. Так орёл или иная птица, потерявшая птенцов, кружит близ места их гибели.

Тотчас же по горным тропам побежали из крепости посланные японцами гонцы в Матсмай и Эддо сообщить, что русские вернулись к берегам Кунашира. Тогда-то буньиос и стал особенно ласков