Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

Но матросы не верили. Тогда Тёске в доказательство справедливости своих слов привёл в тюрьму городского судью, который подтвердил, что это правда.

– Русским не надо беспокоиться, – сказал судья, – когда какого-либо японца немного бьют палками по спине. Мы бьём только тех иностранцев, которые хотят проповедовать японцам христианскую веру. Против таких у нас самые суровые законы. Вы же не собираетесь проповедывать у нас религию Христоса-попа?

– Отнюдь нет, – отвечал Василий Михайлович. – Каждый народ имеет право верить по-своему. Но почему у вас такое озлобление против христиан? Ведь среди японцев есть также люди разной веры: есть буддисты, есть люди, что почитают многих богов и духов, коих вы зовёте Ками, а айны и вовсе поклоняются, сами точно не зная чему. Однако вы их не преследуете.

– А вот почему, – охотно объяснил судья. – Католические попы, испанцы и другие, которые ранее приезжали в Японию торговать, стали проповедывать религию Христоса-попа и успели многих японцев обратить в свою веру, после чего те забыли своих предков и перестали почитать их, как надо, и поклоняться им. Из-за того у нас произошли ужасные междоусобные войны. Сорок тысяч японцев-христиан было перебито в Хизене, когда правил страною мудрый правитель Хидейоси. Но это было давно, лет семьдесят назад.

– А теперь? – спросил Головнин.

– Теперь христиан нет в Японии. Они изгнаны или истреблены нами. В наших городах на площадях и улицах выставлены каменные доски, на которых высечены слова главнейших наших законов, и там первыми стоят слова: «Кто уличит японца в исповедании христианской веры, тот получит вознаграждение в пятьсот серебряных монет».

О своём разговоре с судьёй Василий Михайлович рассказал матросам, и те успокоились, тем более что воришку уже перестали бить, на руки его наложили клейма с указанием, когда и за что он был наказан, и отправили в ссылку на один из диких островов.

В конце июня в Матсмай прибыл новый губернатор Ога-Саваро-Исено-ками.

Через несколько дней пленников повели к нему. Там они нашли и Мура с Алексеем, которые содержались теперь отдельно.

Вскоре в зал вошли оба губернатора со своими свитами.

Новый губернатор улыбался и кланялся, как и прежний буньиос, как и все японцы.

Аррао-Тодзимано-ками что-то сказал одному из чиновников, который тотчас же вышел и вскоре возвратился с толстой тетрадью. Эта тетрадь оказалась весьма пространной запиской Мура, которую он почему-то назвал «представлениями».

Аррао-Тодзимано-ками передал эту тетрадь Василию Михайловичу и предложил всем русским ознакомиться с её содержанием и сказать, согласны ли они с тем, что в ней написано.

Оба губернатора удалились. Мур начал читать вслух свою записку сам.

Чем дальше слушали русские узники чтение записки Мура, тем больше они удивлялись и ужасались.

После многочисленных похвал старому губернатору и выражения преданности новому Мур подробно описывал все приготовления его товарищей к бегству, почти так, как это происходило в действительности, утверждая, что его намерения уйти с ними были притворны.

Однако, не ограничиваясь этим, Мур в своих «представлениях» открывал японцам, что «Диана» пришла к Курильским островам, чтобы описать их, и сам приводил подробное описание восточных берегов Сибири. При этом он отзывался о своём русском отечестве как изменник и предатель.

Слушавший до того молча матрос Шкаев вдруг крикнул:

– Что же это? Наверно, Фёдор Фёдорович, вы уж не собираетесь возвращаться домой, что говорите такое японцам!

Губернаторы вернулись в зал.

Но Василий Михайлович не обратил на это внимания. С гневом и болью в сердце слушал он слова изменника. Затем с возмущением, громко и резко стал возражать ему. Глаза его сверкали. Руки невольно искали оружия, которого не было у него.

Японцы были рассержены поведением Головнина, но не стали принуждать ни его, ни Хлебникова к подписанию муровских «представлений», ибо хорошо поняли, что не могли бы заставить их это сделать ни пытками, ни угрозой смерти.

После этого новый губернатор, вынув из широкого рукава своего расшитого шёлком кимоно пакет, сделанный по европейскому образцу, передал его прежнему губернатору, тот – одному из чиновников, чиновник – переводчику Кумаджеро, а последний – Василию Михайловичу.

На пакете была краткая надпись по-русски: «Матсманскому губернатору». В нём находилось письмо, написанное на русском и французском языках. Оно заключало в себе угрозы по адресу японцев, если они не согласятся торговать с русскими.

Василий Михайлович тотчас же догадался, что это была та самая бумага Хвостова, которую японцы всё время грозились ему представить и которую он ожидал с некоторым волнением.

К великому его удивлению, бумага эта была без подписи и даты, и из неё даже не видно было, от чьего имени она исходит, и кто, собственно, угрожает японцам за их нежелание торговать с русскими.

То был не документ, не доказательство, а сущий пустяк.

«Вот, – подумал в гневе Василий Михайлович, – нужна ли истина и доказательства оной разбойникам или ворам, ежели они замыслили своё злое дело!»

С этого дня японцы почему-то стали гораздо ласковее и внимательнее к русским узникам.

Как передал им Тёске по секрету, матсмайскому буньиосу было повелено из Эддо как можно «стараться о здоровье» русских и улучшить их содержание.

Василий Михайлович внимательно выслушал Тёске, поблагодарил за добрую весть, а потом, когда Тёске ушёл, сказал Хлебникову:

– Не пойму я ничего в сём деле. Ежели действительно так думает об нас их император, то чего проще повелеть отпустить нас. Или и он дал такое повеление, лишь боясь русских сил и русских кораблей, коих ожидают они не напрасно. Ибо, верно, уж поняли хорошо, что держава Российская – не японское царство и не откажется, подобно японцам, от своих подданных, попавших неволею на чужбину, но защитит их, отыщет и позовёт домой.

Вскоре пленников вновь повели в замок. На этот раз новый буньиос Ога-Саваро-Исено-ками сказал им:

– Так как вы уходили с единственной целью возвратиться в своё отечество и не имели намерения сделать какой-либо вред японцам, то оба губернатора решили переменить состояние ваше к лучшему в надежде на то, что в другой раз вы на подобный поступок не покуситесь и будете терпеливо ожидать решения нашего государя.

В этот же день пленников из губернаторского замка отвели уже не в городскую тюрьму, а в то самое оксио, где они жили прежде. Теперь разрешили двери тюрьмы оставлять открытыми с утра до вечера; дали морякам трубки и кошельки с табаком; над постелью каждого повесили полог от комаров, которые прежде по ночам сильно мучили узников, и даже разрешили читать и писать, оставив в клетке Василия Михайловича немного туши, японской бумаги и несколько