Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

– Я знаю, что будет, – уныло отвечал Хлебников. – У меня душа болит. Не вынесу я более неволи. Японцы нас никогда не отпустят.

Василий Михайлович внимательно посмотрел на него, удивившись происшедшей в нём с некоторых пор перемене: лицо его было бледно, взгляд рассеян, словно он здесь присутствовал одним телом, а не душой. Он сильно похудел. Головнин припомнил, что за последнее время Хлебников часто уединялся и молчал.

Василий Михайлович положил ему руку на плечо и сказал:

– Бог с вами, Андрей Ильич! Откуда в вас вселилось столь великое отчаяние? Мы будем свободны и снова увидим своё отечество, даю вам слово!

Но Хлебников выслушал утешения Головнина с полным равнодушием и, ничего не ответив, лёг на койку и отвернулся к стене.

Душевное состояние Хлебникова встревожило Василия Михайловича. Он удвоил свои заботы о нём.

Но Хлебников плохо ел и плохо спал. Настроение его не улучшалось. Глядя на него, Головнин порою сам был близок к отчаянию.

И вдруг однажды, когда над городом стоял зимний день, такой белый и ясный, что даже в оксио стало светлее и уютнее, к пленникам явился с таинственным видом Кумаджеро и, грея руки над очагом и хихикая, сообщил Василию Михайловичу, что будто правительство в Эддо велело освободить русских, но только до приезда нового губернатора никто не может объявить этого решения.

Головнин сначала не поверил Кумаджеро и ответил ему с досадой:

– Вы то накаляете нас, как железо, надеждой, то охлаждаете ужасным отчаянием. Никакое тело и никакая душа того не выдержат. Не есть ли то ваша японская пытка?

Однако и Мур, который после побега пленников жил теперь с Алексеем отдельно, где-то в городе, тоже сообщил эту радостную весть запиской.

Головнин, подсев на койку к Хлебникову, лежавшему теперь по целым дням, взял его за руку и сказал:

– Андрей Ильич, радуйтесь! Мы скоро будем свободны!

Но и это известие Хлебников принял рассеянно, как бы ничего не слыша. Он уже несколько дней не ел и не пил, прятал голову под одеяло и в ужасе говорил, что огненные демоны преследуют его, заглядывая в окна оксио. Потом вскакивал и с перекошенным от ужаса лицом кричал, что за ним гонятся японцы, угрожая его зарезать.

А однажды он подошёл к Головнину и, став перед ним во фронт, сказал:

– Докладываю вам как своему начальнику…

– Что такое, Андрей Ильич?

Василий Михайлович ласково положил руку на плечо штурмана.

– Меня отравили японцы.

– Когда же и как это случилось? – с нарочитой серьёзностью спросил Головнин.

– На днях, когда я ел бобы…

– Но мы все ели бобы, – возразил Василий Михайлович. – Однако ни я, ни матросы ничего не почувствовали.

– В ваши чашки они ничего не подсунули, а в мою положили мелко нарубленного корня жизенга. Я сразу почувствовал, что в бобах что-то есть, но подумал, что это приправа из какой-то дикой зелени, а теперь понял, в чём дело…

– Почему же это именно жизенг? – полюбопытствовал Головнин.

Хлебников загадочно улыбнулся:

– Я уже знаю, что это жизенг, потому что он действует только при восточных ветрах.

– Ну? – невольно вырвалось у Василия Михайловича. – В чём же заключается его действие?

– Японцы вселили в меня через этот корень такое обжорство, что сколько бы я ни ел при восточном ветре, мне всё мало…

– Сие не так страшно! – отвечал Головнин, стараясь успокоить своего штурмана. – Я поговорю с Кумаджеро, чтобы при ветрах восточного румба вам давали побольше еды, тем более что при других ветрах вы иногда совершенно ничего не едите.

Василий Михайлович с грустью смотрел на своего бедного безумного товарища.

В этот день он занёс в свой дневник, что вёл на клочках бумаги:

«Нас пришло сюда трое молодых, здоровых офицеров, а ныне я один. Сколь же жестоки были наши страдания в этом ужасном плену, уготовленные для нас вероломными японцами, что даже человеческий разум не может их перенести!»

Так радостная весть об ожидаемой вскоре свободе была омрачена глубокой печалью.

Глава 23

Законы составляются смертными

Переводчик Тёске приехал в Матсмай вместе с новым губернатором – Хаотори-Бингоно-ками.

Едва успев сойти на берег, Тёске поспешил в оксио. Он был по-прежнему весел, болтлив и много говорил о своей столичной жизни, которой был весьма доволен. На нём был богато расшитый халат на вате и новая шляпа.

Он долго приседал, улыбался и кланялся Головнину и лишь после этого сообщил, что новый губернатор имеет повеление от своего правительства снестись с командирами русских кораблей и что во все порты немедленно разослан приказ, запрещающий открывать огонь по русским кораблям, если они снова придут к японским берегам.

По мнению Тёске, столь благоприятным оборотом дела русские пленники обязаны бывшему губернатору буньиосу Аррао-Тодзимано-ками. Это он настоял на том, чтобы японское правительство снеслось с русскими кораблями через Кунашир, а не через Нагасаки, ибо в последнем случае русские непременно сочтут это за обман и коварство.

Когда же члены правительства заявили, что в таком случае будет нарушен установленный для всех иностранцев закон, Аррао-Тодзимано-ками, по словам Тёске, ответил так:

– Солнце, луна и звёзды – творения рук божьих, но и те в течении своём не постоянны и подвержены переменам. А японцы хотят, чтобы их законы, составленные слабыми смертными, были вечны и непременны. Такое желание смешно и безрассудно.

О европейских делах и победах России над врагами Тёске не обмолвился ни словом. Узнав о болезни Хлебникова, он долго с сожалением качал головой.

Впрочем, к его приезду Хлебников стал чувствовать себя лучше, приступы меланхолии случались реже, сознание прояснялось. В такие минуты Василий Михайлович всеми силами старался ободрить его.

– Ваша хандра, Андрей Ильич, – говорил он, – пройдёт, как только мы вступим на борт нашей «Дианы». Мы с вами совершим ещё не один поход во славу нашего российского военного флота!

Слова эти доходили до помрачнённого сознания молодого офицера, и он радовался и порою громко смеялся.

Один Мур становился всё мрачнее и угрюмее.

Вскоре Василия Михайловича вместе с Муром вызвали в губернаторский замок, где два первых чиновника объявили пленникам, что гимниягам велено составить письмо к начальникам русских судов, если они придут к японским берегам.

Тут же гимнияги показали это письмо, прося сказать, хорошо ли оно составлено.

Головнин нашёл, что письмо составлено весьма основательно и что такой шаг может избавить как русских, так и японцев от бесполезного кровопролития.

При