Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина

— Я буду говорить, Велихов, а ты просто слушать. Не перебивай и не вставляй свои мудрые рекомендации. И не смей, — он дергает меня за руку, — давать добрые советы или как-то шантажировать, угрожать или что-то комбинировать. Ни хера не выйдет! Мы сто лет знакомы, я научился отбивать твои поползновения. Предупреждаю, станет только хуже, если ты раскроешь пасть!

Какого черта он сейчас нагородил?

— У меня рак, Велихов, — вдруг спокойно и негромко произносит. — Я умираю, хоть с виду вполне здоров и даже, как ты успел отметить, поправляюсь. Полгода, возможно, год, но, — криво усмехается, — не больше.

— Бля-я-я, — брякаю грубость невпопад, нарушая не данное лично слово о том, что буду просто слушать, выполняя роль немого и недалекого болванчика.

— Заткнись! — шипит друг. — Черт тебя возьми! Что ты за дерьмо? Мне эти возгласы на хрен не упали. Ты достал вопросами, вот я и удовлетворяю твое любопытство. Но нет, теперь ты намерен дальше волну разгонять…

— Мне жаль, — прикрыв глаза, говорю.

— Велихов, будь, сука, человеком, а не машиной, не металлической херней с микросхемами в башке, насаженной на титановый прут. Я тебя прошу-у-у, — он водит головой и воет.

Воет, чтобы заглушить мои слова сочувствия, а мотает головой, чтобы вызвать головокружение, возможно, потерю ориентации в пространстве и наконец-то получить закономерный обморок и отдохнуть от моего присутствия.

Ланкевич хнычет, как ребенок. Мужик скулит и стонет. Это ведь что-то значит? Он плачет. Плачет сильный и когда-то чересчур веселый и беззаботный человек, а сейчас тот, кто получил смертельное наказание не за что-то… А для чего-то? Пошловатая философия с циничным оттенком и еще какой-то хренью о том, как мы над собой всю жизнь растем, а на своем закате с улыбкой на губах тихо загниваем.

— Я не лечусь, Велихов, — Мишка продолжает. — С меня хватит! Ни хера всё равно не помогает, а я трачу оставшийся жизненный ресурс на восстановление после очередного курса «волшебной» терапии. Я хочу прожить причитающийся мне остаток, сцепив зубы и улыбаясь каждому дню, но не под капельницами с бурдой и иглами толщиной с мой палец, от которых у меня стабильная омерзительная рвота и ничем не перебиваемый металлический привкус во рту, словно я сам себя жру. Кровь из десен, языка и щек… ГРИША! — орет мой лучший друг. — Ты понимаешь, что я говорю?

Чем я могу помочь? Чем? Чем? Я, сука, очень необдуманно предложил себя, а на самом деле… Обхватываю его и прижимаю к своему телу дергающегося в адовом припадке когда-то здорового мужика, а сейчас слабого человека, пожираемого изнутри ужасной, никак не поддающейся лечению, хворью. С бессмертием тяжело бороться. Его бы только покорить, да смельчаки пока что не нашлись. Все мы трусы…

— Егор… Егор… — хрипит мне в шею лучший друг. — Ты хороший человек, Велихов.

— Замолчи, — произношу сквозь зубы.

— Не бросай парня. Присмотри за ним. Эта сучья свадьба-а-а-а…

Мишка — отличный отец, а я прекрасно вижу, как сильно он переживает за своего ребенка. Вероятно, в тот день он успокаивал себя мыслью и торжественным событием, которое плясало где-то рядом, считал, что его единственный мальчишка, наконец-то, выбрал женщину, с которой готов связать свою жизнь, стать ей верным мужем, построить собственную семью, затем родить детей и… Посадить дерево и отгрохать теплый дом! Свить собственное гнездо.

— Миш…

— Ты спрашивал, как у него дела? Как мой Егор? Правду хочешь? Тебя интересуют только факты, а сам сплетнями питаешься. Боишься у него спросить, потому что чувствуешь вину. Твой Петька сбил девчонку с панталыку…

Зачем он так? За что?

— Да! Да! Сука, на х. й! Егор переживает. Он переживает! Потому что она разбила ему сердце, Велихов. Я уверен в этом. Вот тебе неопровержимый факт. Тоня ударила наотмашь по лицу моего сына, своей крохотной ладошкой дала пощечину мужчине, который в нее по глупости влюбился и, как полагается, решил жениться. Порядочность, похоже, не в цене. Я, дурачок, плохо сына воспитал. Желаешь, старик, узнать, как я называю эту сучью мелочь, сцепив зубы, чтобы, не дай Бог, вслух не заорать, когда вижу, как он возвращается домой и закрывается в собственной комнате? Он там, блядь, работает или за этой все еще страдает? Ему гулять надо и трахать девок, искать еще одну любовь, а Мантуров штудирует блядский кодекс. Идиот! А она мелкая дрянь, сумасшедшая, глупая мокрощелка…

Нет! Она ведь дочь еще одного друга. А значит, почти святая девочка, в которую влюблен мой сын… Влюблен странно и очень дико! Как будто о-д-е-р-ж-и-м-о!

— Не надо, Мишаня. Дай Егору время. Слишком мало…

— «Мишаня»? «Мало»? «Дай время»? Оно есть у меня, ты об этом подумал, когда что-то вякнул? А? Что оборвался и затих?

— Перестань, — сильнее стягиваю руки и крепче прижимаю к себе Ланкевича. — Ты злишься, потому что…

— А вот и знаменитое адвокатское двуличие подкатило. Играешь за две команды, Гришок? Друзья детства и по прибыльной работе. Это тяжело, наверное. Не ссы, Велихов, со мной скоро будет все ясно. Я живой труп. Потерпи годок…

— Прекрати!

— Слышишь? — уперевшись кулаками в мои плечи, Ланкевич отталкивается, вырывается и все же освобождается от моих поддерживающих его объятий. — Отпусти, урод!

— Извини! — вытягиваю губы в жесткую линию, впиваюсь пальцами в обивку заднего сидения и безумно пялюсь в глаза того, кому и сочувствую, и за кого переживаю, и с кем тысячу, возможно, лет дружу. — Извини нас. Из… — заикаюсь и тут же исправляю окончание. — Извините нас. Миш…

— Не бросай моего ребенка, Гриша, — прикрыв глаза, раскачивается, словно находится в жутком трансе. — Не бросай Мантурова Егора Михайловича. Помни, что он Ланкевич, он мой сын. Все, все, все! Закончим на этом, — двигается задницей по скрипящей коже, пока не упирается спиной в дверь и угол между спинкой кресла.

Его ремень безопасности странно обмякает, словно теряет эластичность, а оттенок кожи Мишкиного лица повторяет цвет обивки кресел автомобиля представительского класса, в котором мы с ним сидим, пытая друг друга откровениями.

«Мне жаль… Извините… Я обещаю… Не волнуйся… Он переживет…» — давлюсь словами, талдычу только эти фразы, и рассматриваю облик друга, словно запоминаю