Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина - Владимир Набоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2 сердца [род. пад.] в нем. «Сердце» употреблено здесь в смысле сочетания таких моральных достоинств, как великодушие, чуткость и честность, — всех, которых недостает Зарецкому. Ср.: «homme de cœur» <«сердечный человек»>. Немного далее слово «сердце» используется как синоним слова «гнев» («младое сердце» Ленского, XI, 4). Положение шахматных фигур, полученное теперь Пушкиным, не соответствует замыслу первых ходов игры. Мы могли бы заставить себя поверить, что капризный щеголь подружился с поэтичным Ленским (заменившим, как об этом упомянуто, в привязанностях Онегина автора-повествователя), но и Зарецкий, который обнаруживает все черты деревенского «мерзавца», критикуемые Онегиным, и который, в конце концов, всего лишь другое издание Буянова, кажется едва ли подходящим для него в качестве близкого друга. С другой стороны, близкое знакомство с ним Онегина и преувеличенные опасения клеветнического острословия людей совершенно необходимы для сюжета.
11 осклабя взор. Глагол «осклабиться», редко используемый в наше время, предполагает скорее насмешку, или ухмылку, или усмешку, или «goguenard» <«издевательский»> взгляд, чем тот вид улыбки, которую Пушкин, по-моему, имеет здесь в виду.
IX
То былъ пріятный, благородный, Короткій вызовъ иль картель: Учтиво, съ ясностью холодной 4 Звалъ друга Ленскій на дуэль. Онѣгинъ съ перваго движенья, Къ послу такого порученья Оборотясь, безъ лишнихъ словъ 8 Сказалъ, что онъ всегда готовъ. Зарѣцкій всталъ безъ объясненій; Остаться долѣ не хотѣлъ, Имѣя дома много дѣлъ,12 И тотчасъ вышелъ; но Евгеній Наединѣ съ своей душой Былъ недоволенъ самъ собой.
4 Звал… на дуэль. Вызвал своего друга на дуэль, призвал своего друга к поединку. «Звал» — галлицизм, «appeler en duel, appeler en combat singulier».
В современной России, в которой мало что осталось от понятия чести — истинной личной чести (я не говорю о соревновании стахановцев, политической нетерпимости или националистическом гоноре), — читатели, если они воспринимают дуэль Ленского с Онегиным не пассивно как некую курьезную «феодальную» легенду или оперное либретто, недоумевают о ее причинах и сбиты с толку ее подробностями. На самом деле, не только для джентльмена 1820 г., но повсюду в цивилизованном мире совершенно оправданным считалось вызвать на дуэль другого джентльмена, который вел себя по отношению к первому и его невесте так, как это делал Онегин по отношению к Ленскому на балу у Лариных. Но действительно вызывает удивление, что молодой Ленский нашел в себе достаточно самообладания не послать Онегину картель презрения — письменный вызов на дуэль («lettre d'appel») — на полгода раньше, сразу после вульгарных замечаний последнего о посредственных мадоннах и круглых лунах. Поведение Ленского, далекое от темпераментной экстравагантности, является логически единственно возможным для благородного человека в тех обстоятельствах и в те времена; странно (т. е. вразрез со складом ума, которым наделил его автор в предыдущих главах) ведет себя именно Онегин, когда он не только принимает вызов, но и стреляет первым с намерением убить. Надо помнить, что честь джентльмена очищалась от позора не столько его собственным выстрелом, сколько способностью хладнокровно выдержать выстрел противника (см. коммент. к XXVIII, 7 и 14).
X
И подѣломъ: въ разборѣ строгомъ, На тайный судъ себя призвавъ, Онъ обвинялъ себя во многомъ: 4 Во-первыхъ, онъ ужъ былъ неправъ, Что надъ любовью робкой, нѣжной Такъ подшутилъ вечоръ небрежно. А во-вторыхъ: пускай поэтъ 8 Дурачится; въ осмнадцать лѣтъ Оно простительно: Евгеній, Всѣмъ сердцемъ юношу любя, Былъ долженъ оказать себя12 Не мячикомъ предразсужденій, Не пылкимъ мальчикомъ, бойцомъ, Но мужемъ съ честью и съ умомъ.
8 в осмнадцать. См. главу Вторую, X, 14, «без малого в осьмнадцать». Сколько лет было Ленскому? Конечно, не между семнадцатью и восемнадцатью, как можно предположить по главе Шестой, где его пламенный безрассудный вызов Онегина на дуэль назван простительным для восемнадцатилетнего мечтателя; но указание возраста здесь столь же умозрительно, как упоминание тринадцатилетней девочки в главе Четвертой, подводящее в результате к отношениям Онегина и Татьяны (семнадцатилетней). Хотя было вполне обычным посылать одаренных юношей в университеты за границу в возрасте четырнадцати или пятнадцати лет (с другой стороны, Адольф, чьими словами начинается роман Констана, произносит: «В двадцать два года я закончил курс наук в Геттингенском университете» <пер. А. Кулишер>), весьма маловероятно, чтобы Ленский в восемнадцать собирался жениться на Ольге (шестнадцатилетней); наш молодой состоятельный помещик, полагаю, определенно достиг или был близок к достижению юридического совершеннолетия; и я не думаю, что он был более чем на пять или шесть лет моложе Онегина (которому весной 1821 г. должно было исполниться двадцать шесть).
XI
Онъ могъ бы чувства обнаружить, А не щетиниться, какъ звѣрь? Онъ долженъ былъ обезоружить 4 Младое сердце. «Но теперь Ужъ поздно; время улетѣло... Къ тому жъ—онъ мыслитъ—въ это дѣло Вмѣшался старый дуэлистъ; 8 Онъ золъ, онъ сплетникъ, онъ рѣчистъ... Конечно: быть должно презрѣнье Цѣной его забавныхъ словъ; Но шопотъ, хохотня глупцовъ...»12 И вотъ общественное мнѣнье! Пружина чести, нашъ кумиръ! И вотъ, на чемъ вертится міръ!
12 И вот общественное мненье! Это — первое из трех упоминаний в «ЕО» (см. главу Седьмую, третий эпиграф и главу Восьмую, XIII, 14) «Горя от ума», комедии в четырех действиях, написанной басенным ямбом, т. е. свободно рифмованными ямбическими строками разной длины (от одного слога до тринадцати) Александра Грибоедова (1795–1829). Указанная строка — из речи Чацкого (IV, X, 286):
Поверили глупцы, другим передают,Старухи вмиг тревогу бьют,И вот общественное мненье!
Этот фрагмент еще не был опубликован в то время, когда Пушкин вставил рассматриваемую строку в свою строфу (конец 1826 г.). Только явления VII–X действия I и полностью действие III были напечатаны в булгаринском альманахе «Русская Талия» («подарок любителям и любительницам отечественного театра») в середине декабря 1824 г. (и отрецензированы в одно время с главой Первой «ЕО»). Публикация всего текста пьесы была надолго отсрочена придирчивой цензурой. Задуманное еще в 1818 г., фактически начатое в 1822 г. и завершенное в 1824 г., это гениальное произведение, поразительно превосходящее первые театральные опыты того же автора, было знакомо Пушкину по одному из многочисленных рукописных экземпляров, имевших хождение благодаря копии, выполненной другом Грибоедова, драматургом Жандром, и спискам с нее. Одним из немногих друзей, посетившим Пушкина в его изгнании в Михайловском, был его однокашник — Иван Пущин. Он приехал 11 янв. 1825 г., накануне дня Татьяны (и Евпраксии), доставив Пушкину один из списков комедии Грибоедова, и уехал после полуночи. К этому времени наш поэт добрался, по крайней мере, до строфы XXVII главы Четвертой «ЕО». Годом позже, в главе Шестой, XI, 12, он процитировал строку из «Горе от ума».
Первое издание пьесы — с купюрами — вышло в Москве посмертно в 1833 г.; но отдельные сцены действия I были сыграны в Петербурге в 1829 г., увидели сцену и другие отрывки. Относительно полное представление пьесы состоялось 26 янв. 1831 г. Так распорядилась судьба русской литературы, что два величайших стихотворных шедевра России вышли из печати одновременно.
13 Пружина чести. См. также XXVIII, 14, «ложный стыд» («fausse honte»). Литературная банальность того времени. Ср.: Стиль, «Зритель», № 84, (6 июня, 1711 г.): «…силой тиранического обычая, которую ошибочно называют Вопросом Чести, Дуэлянт убивает своего Друга, которого любит… Позор — это величайший из всех видов Зла…», — и у Купера, «Беседа» (в «Стихотворениях», 1782), строки 181–82:
