Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

Клим внимательно слушает его и вдруг огорченно восклицает:

— Черт, передержал, темный совсем!

Оказывается, вовремя не вынул из раствора снимок, и лицо на нем выглядит обугленным, а человек, который очень любил литературу, замечает: «Не беда, Клим, бумаги у нас сколько хочешь!» — «Бумага-то есть, а передерживать все-таки не следовало…» — сетует Клим, респондент же, распознав в почерневшем снимке самодовольного типа, пренебрежительно бросает: «Подумаешь, беда, будто в академики его выбирали, а ты очернил! — и продолжает: — Так вот, о математике. Стоит, предположим, на улице этот набалованный субъект, самодовольный, а рядом с ним… Клим, назови большого писателя, одного из великих… О-о, лучшего и не назвал бы! Так вот, стоят рядом великий испанец, гордый, оборванный, голодный калека, и наш пресыщенный самодовольный болван, знакомец мой, это ничтожество, которое я вам только что описал, ничего, что они жили в разное время, и в ту эпоху встречались подобные типы. Стоят они, допустим, рядом — мысленно вполне можно прогуляться в глубь веков, — а мимо них проходит математик тех дней, посредственный или гениальный, неважно, и если спросят его — сколько человек на улице, а он ответит: «два…», то будет ли это верно, спрашиваю я вас?! Тот и этот составят «два»?! Один плюс один, да?! Нет, нет, иногда математика не бывает точной наукой, а вот в литературе, мой друг, подобная неточность исключена, хотя она и самая «беззаконная» наука. И слово «беззаконная» в данном случае означает совсем не то, что обычно. Никто не может сказать, что некогда по Испании разъезжали два всадника, нет, один — высокий, тощий — носился, не ведая покоя, а второй — низкий, толстый — тащился за ним… Вынимай, Клим, вынимай, опять очернил? Что с тобой…» — и усмехнулся.

Стоим в полумраке, беседуем, я заполняю анкету.

«Есть ли семья? Нет, семьи нет, была невеста, но после нее не могу жениться. С женщинами иногда встречаюсь, понятное дело, скрывать тут нечего, но жениться — нет, никогда не женюсь. Рассказать, почему? Попробую… Мы так любили друг друга… Пусть бы променяла на кого угодно, на любого — хлипкого, неказистого интеллигентика или мужика с заскорузлыми руками, на музыканта или рабочего, пусть даже на физика-лирика — нынче и такая разновидность появилась, кстати, никак не пойму, что общего между физикой и лирикой, кроме окончания, — рифмуются хорошо, — но нет, променяла меня на такого, какой мне больше всего претит — на самодовольного… Прошла с ним однажды мимо меня моя бывшая невеста — красивая таинственной непостижимой красотой, подобно слову «лазоревая», а рядом с ней — мужчина с таким отвратительным выражением лица, как слово… «объелся», я же стоял в стороне лишний, подобный слову «значит»… О, вынимай, Клим, вынимай, наконец-то получился…»

Стояли так, беседовали…

Руководитель смотрит на меня пристально, даже очки снял, смотрит в упор. Я характеризую анкету: ответ на каждый пункт обязательно связан с художественной литературой как таковой; руководитель то слушает меня, то явно думает о своей будущей научной работе — время от времени вскидывает голову, склоняя чуть вбок, и, выгнув одну бровь, устремляет взгляд в неведомую даль, лишь временами живо восклицает: «А-га… а-га, хорошо, хорошо!» Я подробно знакомлю его с записанными ответами — названный респондент не любит математику, потому что писатель Сервантес плюс какое-нибудь ничтожество не составят вдвоем числа «два», то есть один плюс один, что невесту у него отнял человек, такой же отвратительный, как слово «объелся», что он не теряет даром ни секунды, так как и в битком набитом трамвае можно размышлять о литературе, и добавляю: правда, лишь в узком смысле этого слова — только о художественной. Я излагаю руководителю все по порядку, он время от времени прислушивается, мы констатируем факты. «Не теряет, значит?» — тихим, таинственным голосом спрашивает меня руководитель. «Да, уверяет, что не теряет». — «Это же замечательно, великолепно, вот это я понимаю — индивид… А вы-то, понимаете ли вы хоть, на что мы натолкнулись! На параметрически отчетливо выраженного индивидуума, способного ответить на вопросы, которые касаются куда более значительной сферы, и разве можно так просто отмахиваться от художественной литературы как таковой? Разве не служили художественной литературе с пером в руке Толстой, Герцен, э-э-э-э… и целый ряд других всемирно известных писателей? Хорошо, хватит, — заключает руководитель. — Идемте, названный респондент поистине находка, поистине создан для сложных вопросов, — он слегка возбужден. — Пошли повидаем его, только бы застать». — «Застать — застанем, где ему еще быть, как не на…» — «Хорошо, идемте…» — обрывает он меня резко.

Мы шагаем по улице двое, руководитель и я, и хотя он волнуется, все равно ступает твердо, уверенно, пальто ладно сидит на его атлетической фигуре, волосы взбиты, взгляд пронзителен, и весь он чем-то схож с орлом — сильный, смелый. Мне приятно, радостно идти рядом с ним, вот так, бок о бок, плечом к плечу, как равный с равным, и мечтаю — повстречался бы кто из знакомых! Проходим улицы города, направляемся к человеку, который очень любил литературу. Руководитель берет меня под локоть и делится планом действий — сначала задаст респонденту несколько простых вопросов, связанных, разумеется, с литературой… Не вообще с литературой, а с литературой в узком смысле слова… Я вмешиваться в их беседу не должен, разве что обратятся ко мне, — тут одно опрометчивое слово может все испортить… «Ясно?» — «Конечно, конечно…» — «Вот так. И смотреть на респондента в упор не надо, чтоб не смутился, не смешался». — «Смутится, как же! — я горько усмехаюсь. — Мир перевернись, не смешается». — «Почему?» — «Не знаю». — «Это тоже интересно, — замечает руководитель. — И все же не смотрите на него». — «И не взгляну!» — «Нет, нет, нарочитость тоже ни к чему… Не будем впадать в крайности, поглядывайте на него время от времени». — «Хорошо, буду поглядывать время от времени, — обещаю я. — Вот пришли…» — «Ага! — руководитель стискивает мне руку повыше локтя. — Знаете что, Тамаз, я обожду снаружи, а вы предупредите его, что с ним желает побеседовать ваш коллега, старше вас по возрасту и выше по должностному положению, — если предупредить, он проникнется к нам симпатией, а я займу такую позицию, чтобы меня видно было из ателье — буду прохаживаться взад-вперед. Все понятно? — И неожиданно меняет решение: — Хотя нет, зайдем вместе…»

Человек, который очень любил литературу, фотографирует основательно декольтированную, дрожащую от холода особу: «Нет, не так, смотрите вверх, вверх, говорю, еще выше, поверните голову чуть влево, не напрягайтесь, не волнуйтесь, пожалуйста, вспомните что-нибудь приятное,