Стрижи - Фернандо Арамбуру

стараясь держаться поближе к стенам домов, – метров за восемьдесят или сто от мамы. Это был мой брат, по собственной инициативе опять взявший на себя роль сыщика. И тут же мое недавнее радостное изумление обернулось ревнивой злобой.

Я счел неуместным объяснять своим друзьям, что половина моей семьи шагала по противоположному тротуару: впереди быстро шла непонятно куда мама, а за ней – мой брат, вообразивший себя тайным агентом. Я продолжал вести себя как ни в чем не бывало и болтал с приятелем и его девушкой, пока мы не оказались рядом с метро Куатро Каминос. Тут за нашей спиной зазвучала сирена скорой помощи, и я оглянулся. Но увидел только брата.

15.

Ужин у нас дома протекал как обычно, то есть каждый был поглощен своими мыслями, а папа еще не вернулся. Мы жевали и пили в тишине, прерываемой лишь звяканьем ложек по тарелкам и фразами типа: «Передай, пожалуйста, соль», «Это свежий хлеб или вчерашний?» Отец пришел с выражением усталости на лице и с «залитыми бельмами», от ужина он отказался. Раулито сидел в нашей комнате, читал или зубрил уроки, а может, мастурбировал, уставившись в порнографический журнал, который прятал в хорошо известном мне месте. Мы с мамой, устроившись на диване в гостиной, смотрели фильм по телевизору. Помню, она обычно застилала диван покрывалом, чтобы он не пачкался и не вытирался. Папа что-то такое сказал про главного актера, а так как мы никак не отреагировали, ворчливо попрощался и отправился спать.

Когда фильм закончился, мама выключила телевизор, но с места не двинулась. Возможно, в кладовке, но уже в каком-то новом месте она прятала бутылку. Я пожелал ей доброй ночи и ушел к себе. Как только мы погасили свет и легли, я сказал брату, что видел, как он шпионил за мамой. Раулито с ходу стал все отрицать. Я привел неоспоримые доказательства. Он все равно не сознавался.

– Ты шел за ней следом по бульвару Сан Франсиско де Салес. Можешь вообразить, как мне хотелось вмазать тебе по роже.

На самом деле жирный несколько месяцев назад получил хороший урок после истории с бутылками в чулане. И теперь, надо думать, меньше всего хотел делиться со мной какими-нибудь секретами и открытиями. Поэтому, собравшись с духом, он заявил, что не считает нужным держать меня в курсе своей личной жизни, а я в ответ пообещал рассказать маме, как он шпионил за ней на улице – и, скорее всего, не в первый раз. Представь, что будет, если об этом узнает еще и папа. Ты уже написал завещание?

Он, конечно, струхнул. И тонким голоском сообщил, что каждый четверг вечером мама заходит в гостиницу «Минданао» – по крайней мере три последних недели.

– И что она там делает?

Как-то раз Раулито прошмыгнул на лестницу перед входом, но швейцар в форме с серебряной фуражкой дальше его не пропустил. То есть выяснить удалось только то, что мама оставалась там от полутора до двух часов, и каждый раз у выхода ее дожидалось такси, а швейцар распахивал перед ней дверь. Туда мама приезжала на метро, почему Раулито и мог за ней наблюдать. А когда она садилась в такси, он, само собой, терял ее из виду. При этом брат ни разу не видел, чтобы кто-то маму сопровождал. Он в первую очередь предположил, что она там работала, скорее всего по административной части, потому что очень ловко умела справляться с цифрами. Иначе говоря, гостиница давала ей дополнительный заработок.

Я без особой уверенности согласился:

– Наверняка так оно и есть.

Потом пообещал брату не выдавать его. Он заставил меня поклясться.

– А ты что, мне не веришь?

– Нет.

И тогда я поклялся.

В следующий четверг, когда мы с мамой остались на кухне вдвоем и она занималась ужином, я указал ей на пятнышко губной помады в углу губ. Она поспешно стерла его обратной стороной ладони. Папа строго-настрого запрещал жене любой макияж. Потом мама посмотрела на меня так, словно изучала в мельчайших деталях выражение моего лица и пыталась прочитать что-то в глубине глаз. Я ответил совершенно невозмутимым взглядом. Она ничего не сказала. Я тоже ничего не сказал.

16.

Дерматолог из Посуэло была права, и ее вывод подтвердила компьютерная томография. Мой друг радостно сообщил мне, что все органы у него в порядке и каждый находится на своем месте. Короче говоря, никакого рака у Хромого точно нет. По лицу было видно, что в последнее время спал он отлично. И снова стал проявлять интерес к разного рода удовольствиям, а также к актуальным политическим событиям; во всяком случае, с пеной у рта поносил правительство, председатель которого объявил вчера всеобщие выборы, как Хромой и предсказал еще несколько недель назад. Этого председателя он, кстати сказать, на дух не переносит.

Итак, врачи обнаружили у него лишь мелкие шрамы на стенках легких – возможно, как результат курения в прошлом. Вчера он похвалился: не нашли даже камней в желчном пузыре.

– Ну а что с твоими язвами?

– Непонятно, но это точно не лимфома.

Я спросил, вздохнул ли он теперь с облегчением. Не просто с облегчением, ответил он, я пребываю в эйфории. И чтобы отпраздновать хорошую новость, заказал на сегодня столик в подвальчике, названном в честь легендарного мадридского разбойника Луиса Канделаса, где нам предстояло побаловать себя жареным поросенком.

Мы знали этот ресторан, так как побывали там два-три раза, хотя и с большими перерывами. Поэтому для нас не были в новинку несколько его залов с кирпичными стенами, живописное оформление в традиционном стиле, призванное поразить туристов, а также официанты, наряженные бандитами XIX века. Я бы предпочел более скромный обед, однако сегодня Хромой и слушать ни о чем таком не хотел, он жаждал шумного веселья и, к слову сказать, опять послал меня в нокаут своей щедростью. Ничего не могу с собой поделать, но порой я с трудом выношу некоторые манеры Хромого. Допустим, если он впадает в депрессию, а это с ним бывает довольно часто, он ждет, что я возьму его за руку и мы вместе погрузимся в мрачное уныние, а если приходит черед безумной радости, я должен заодно с ним хохотать до упаду. Короче, пусть думает что хочет, но я посчитал вино слишком дорогим. Он со мной не согласился и назвал меня жмотом. Я с трудом подавил желание встать из-за стола и оставить его за праздничным обедом в одиночестве.

Когда от поросенка осталась половина и после второго бокала