Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

Одним из чувств, объединявших высокого уровня персон, замешанных в «деле» Алексея, было чувство унижения. Мы об этом уже говорили.

Чувство, так хорошо знакомое самому царевичу. Заозерский не занимался специально исследованием взаимоотношений Шереметева и царевича, но сделал ряд очень важных наблюдений.

Он, в частности, установил факт близкой дружбы Шереметева и Кикина. При рассмотрении событий, так или иначе связанных с «делом» Алексея, для Заозерского вырисовывался круг лиц, судьбы которых пересекались с судьбами фельдмаршала и царевича, готовых сыграть свою роль в развитии конфликта.

«Не были, без сомнения, для Петра тайной и дружеские отношения с главным деятелем в истории царевича А. В. Кикиным, получившие подозрительный характер, особенно ввиду того, что у Кикина были найдены шифры переписки с разными лицами, между прочим, с таким важным преступником, как князь В. В. Долгорукий; среди них также – и с Борисом Петровичем. Петр несомненно понимал, что никакой склонности к действию у Шереметева в пользу царевича не было, но известные ему факты были убедительны для него не только в том, что Шереметев с сочувствием относится к Алексею, но и в том, что его имя, связанное с именем царевича, служило в некоторой мере знаменем в руках противников нового порядка»[174].

В судьбах двух таких, казалось бы, разных людей в последние годы их жизни было столько принципиально схожего, что их взаимное сочувствие и симпатия совершенно естественны. Шереметев сочувствовал Алексею как идеологически, так и по-человечески. И в случае выбора между царевичем, с одной стороны, и Екатериной с Меншиковым – с другой, нет сомнения, каков был бы этот выбор. И утверждение царевича о дружеских чувствах к нему Шереметева и его офицеров абсолютно правдоподобны.

16 мая Алексей, в частности, рассказал: «Борис Петрович говорил мне, будучи в Польше в Остроге, не помню в какое время, при людях немногих моих и своих: „что напрасно-де ты малого не держишь такого, чтоб знался с теми, которые при дворе отцовом, так бы де ты все ведал“».

Разумеется, это было не единственным содержанием разговора, но вероятнее всего – выводом из предыдущей беседы в кругу доверенных лиц. Обсуждалась тактика поведения Алексея по отношению к отцу.

Для круга «сильных персон», надежды которых на свое будущее пересеклись на царевиче-наследнике, главным в этот период было не уходить в активную оппозицию, что было нереально, но сохранить Алексея.

Именно эту ведущую идею сформулировал Стефан Яворский, когда говорил Алексею, что он должен «себя сохранить».

Отсюда и стиль поведения этих персон – не дать Петру повода для подозрений, которые могли бы пагубно сказаться на судьбе царевича и их собственной.

Основываясь на таком надежном источнике, как походный дневник Шереметева, Заозерский сообщает удивительный факт: «Бросается также в глаза крайняя осторожность Бориса Петровича в отношении к царевичу Алексею Петровичу 〈…〉. По-видимому, „дружба“ между ними, если брать термин для обозначения их отношений, началась задолго до катастрофы, когда разрыв между отцом и сыном разве только намечался, но и тогда уже Борис Петрович предпочитал не выставлять ее перед царем. В лагере под Полтавой он был лишь однажды у царевича за все время, пока тут оставался Петр, и то, как объясняется в походном дневнике фельдмаршала, по особой причине: „понеже государь царевич недомогал“. Зато, как только Петр уехал, он стал бывать у царевича ежедневно»[175].

В лагере под Полтавой в канун великой битвы Алексея не было.

Тяжелая болезнь, которая вполне оправдывала посещение, приключилась с царевичем в конце декабря 1708 – феврале 1709 года. Он лечился в Сумах, находящихся в 150 километрах от Полтавы.

Русская армия в это время сосредоточилась в 50 километрах от Сум и в 160 от Полтавы – в Лебедине. Там постоянно в это время находились и Петр, и Шереметев. Причем Петр провел некоторое время в феврале в Сумах около тяжелобольного Алексея.

Судя по Биохронике, Шереметев тоже регулярно бывал в Сумах. Очевидно, имеется в виду именно эта ситуация.

Алексей сам свидетельствует об их встрече в письме Петру от 8 февраля. Петр в это время уехал в Воронеж. К армии под Полтаву он вернулся только в апреле.

Алексей, еще не совсем оправившись, уехал из Сум вскоре после 8 февраля. Стало быть, у Шереметева была возможность в отсутствие царя навещать его в течение нескольких дней, преодолевая полсотни километров от Лебедина. И это немало говорит об их человеческих отношениях.

Следом за показаниями о доверительной беседе с Шереметевым Алексей сообщает и известный уже нам разговор его с Куракиным.

И если суммировать накопившиеся данные, то можно с уверенностью очертить круг «сильных персон», связанных дружескими отношениями и ориентированных на царевича-наследника.

Кикин, как уже говорилось, был близким другом и конфидентом Шереметева. С Куракиным фельдмаршал был связан не только родством, но и доверием – он просил в свое время Петра назначить молодого капитана лейб-гвардии Семеновского полка князя Бориса Куракина ему в адъютанты. Осведомленный Лосс свидетельствует о тесной дружбе Бориса Петровича с князем Василием Владимировичем Долгоруким. Об отношениях фельдмаршала с князем Дмитрием Михайловичем Голицыным говорит тот факт, что в завещании Борис Петрович назначил князя своим душеприказчиком.

Можно сказать, что это были не только родственники и друзья, но и единомышленники, имевшие свои виды на Алексея после его воцарения.

Не будем забывать, что князья Голицын и Долгорукий в 1730 году были центральными фигурами в отчаянной попытке ограничить самодержавие. Насколько рискованной была эта попытка, свидетельствует их судьба – князь Дмитрий Михайлович умер в Шлиссельбурге, а князь Василий Владимирович провел десять лет в Шлиссельбурге, крепости Ивангорода и в Соловецком монастыре.

Из всего вышесказанного можно сделать основной вывод – надежды Алексея на безусловную поддержку армии в случае смерти Петра были вполне оправданны.

Когда в январе 1725 года, после смерти Петра, начался яростный династический спор, то на стороне сына убитого Алексея Петровича – девятилетнего великого князя Петра Алексеевича – выступили князь Дмитрий Михайлович Голицын, Петр Матвеевич Апраксин, канцлер Головкин, граф Мусин-Пушкин. Известно было и мнение князя Михаила Михайловича Голицына. Все эти имена хорошо знакомы нам по «делу» Алексея.

Кикина и Шереметева уже не было в живых, а князь Василий Владимирович пребывал в ссылке. Легко себе представить – чью сторону держали бы они.

Смысл и накал борьбы был понятен.

После смерти Екатерины главные действующие лица трагедии Алексея Петровича – Меншиков и Толстой – окончили свои дни в нищете и холоде заполярной ссылки.

Решающее слово оказалось за гвардией. Началась политическая история русской гвардии, которая завершилась 14 декабря