Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

Вполне логичен порядок перечисления этих имен.

Важнейшим периодом сближения Алексея с военными было его пребывание в Польше в 1712 году, когда от его деятельности зависела судьба грядущей кампании, когда он вместе с генералами и офицерами преодолевал пассивное и активное сопротивление поляков сбору провианта, необходимого армии. Это был тяжелый совместный труд, когда военные могли оценить личные качества наследника.

Генерал от кавалерии Родион Христианович Боур был человеком своеобразной судьбы.

Будучи ротмистром шведской кавалерии, он неожиданно появился в русском лагере под Нарвой еще до сражения. Он объяснил это тем, что убил на поединке другого офицера и дезертировал, чтобы избежать наказания. Но в разговоре с Петром, который еще был при армии, он сообщил, что на самом деле является саксонским офицером, которого Август II заслал в шведскую армию как разведчика. Это оказалось правдой.

Петр ему поверил, и Боур, уцелевший при разгроме русской армии и не попавший в плен, сделал быструю карьеру в качестве кавалерийского командира.

В 1712 году в Польше именно драгуны Боура составляли личный конвой царевича.

Приязненные отношения с Боуром завязались, очевидно, именно тогда.

Пол Бушкович серьезно отнесся к утверждениям Алексея относительно поддержки в армии и, как он считает, обнаружил существенное свидетельство, касающееся отношений Алексея и Боура: «Вне столицы Алексей Петрович явно возлагал надежды на армию, и не только на Шереметева и на М. Голицына, но и на генерала Боура. При этом Боур был опаснее других, потому что, опираясь именно на его корпус, царевич предполагал начать восстание, которое он столь очевидно планировал. Как раз незадолго до этого фон Лосс назвал Боура человеком, в котором можно не сомневаться, когда речь идет о царевиче Алексее»[170].

Если бы действительно были доказательства преданности Боура царевичу, это подкрепило бы версию Бушковича о намерении Алексея поднять восстание для захвата власти при жизни отца.

Что имеет в виду исследователь?

Иоганн Адольф фон Лосс принадлежал к высшей саксонской аристократии – он был сыном премьер-министра курфюрста Саксонского (он же Август II, король Польши). С 1711 по 1718 год молодой фон Лосс (родился в 1690 году) представлял при Петре его главного, часто единственного союзника. Как личный представитель Августа, он был вхож в ближние круги русского царя и обладал обширной информацией.

В то время, когда Алексей уже возвращался в Россию, фон Лосс зафиксировал разговор с еще не арестованным Кикиным: «Кикин говорил мне, что было бы лучше всего, если бы императорский двор сумел уговорить царевича вернуться в Рим, где он будет в полной безопасности от преследований царя. Его отец сказал мне также, что можно полностью доверять Бауэру».

Бушкович комментирует этот текст: «Бауэр – это, очевидно, генерал Рудольф Боур, которого, как позже признался царевич, он считал своим другом. Отца Кикина уже не было в живых, поэтому Лосс, вероятно, имел в виду его тестя, Шафирова, которого Алексей потом тоже впутал в дело»[171].

Не очень верится, что постоянно имевший дело с дипломатическим российским ведомством Лосс, прекрасно знавший Шафирова, мог спутать его с отцом Кикина. Притом что жена Кикина дочерью Шафирова не была. Не более вероятно, что Шафиров стал бы вести с саксонцем такие опасные разговоры – речь ведь шла ни более ни менее как о военной поддержке опального царевича.

Тем не менее что-то стоит за этим смутным свидетельством.

И следует его запомнить.

Правда, надо иметь в виду, что, по донесению Ивана Афанасьева, у Алексея был специальный шифр для переписки с Шафировым во время его, царевича, путешествий по Европе. Но это еще не делает Шафирова конспиративным союзником Алексея.

Для того чтобы понять реальные надежды Алексея на скорое возвращение с опорой на армию, стоит привести его показание на этот счет. 16 мая в ответ на прямой вопрос Петра царевич писал: «Когда слышал о Мекленбургском бунте, радуяся, говорил, что Бог не так делает, как отец мой хочет; и когда бы оное так было и прислали б по меня, то я бы с ними поехал; а без присылки поехал ли, или нет, прямо не имел намерения; а паче и опасался без присылки ехать. А когда б прислали, то б поехал. А чаял быть присылке по смерти вашей, для того, что писано в оном, что хотели тебя убить, и чтоб живого отлучили, не чаял. А хотя бы и при живом прислали, когда б они сильны были, то б мог и поехать».

Слух о бунте в русском корпусе, оперировавшем в Мекленбурге, сообщил Алексею Плейер.

Из признания его очевидно, что Алексей потерял надежду на благополучный исход дела и говорил больше, чем мог сказать. Во всяком случае, не мог он не понимать, что последней фразой он губит себя бесповоротно…

Но как из этого текста, так и из других свидетельств на следствии понятно, что сам он не намерен был провоцировать мятеж, и, соответственно, вывод Бушковича неправомерен. В случае мятежа в Мекленбурге и смерти царя Алексей намерен был использовать корпус Боура для продвижения вглубь России через границу с Польшей. Что было рационально. И если учесть, что во главе его противников стоял бы Меншиков, которого, несмотря на его военные дарования, генералитет не любил, то надежды были вполне обоснованны.

Он называет вслед за Боуром князя Михаила Михайловича Голицына, чей корпус стоял в Финляндии, то есть в непосредственной близости от Петербурга. Находившийся всецело под влиянием старшего брата – а позиция князя Дмитрия Михайловича нам известна, – популярный генерал князь Голицын мог обеспечить царевичу контроль над столицей.

В январе 1725 года, когда «партия Меншикова» возвела на трон Екатерину в обход великого князя Петра Алексеевича, в Петербурге распространился панический слух, что князь Михаил Михайлович, командовавший тогда главной армией, дислоцированной на Украине, ведет свои войска на столицу, чтобы отстоять права сына убитого Алексея Петровича.

Слух не подтвердился, но факт возникновения его не случаен.

И третье знаковое имя, названное Алексеем, – фельдмаршал Шереметев.

11

Военно-политический треугольник – Петр – Шереметев – Алексей – трагический для двух последних многообразный сюжет.

История оппозиции петровским реформам как со стороны убежденных западников, не одобрявших, однако, доходившее до кощунства отрицание московских ценностей, так и со стороны столь же убежденных ненавистников Запада и его влияния, – эта история еще не написана и, осмелюсь сказать, не исследована как единое явление.

Судьба Шереметева – один из значимых элементов этого явления.

Тщательный и спокойный историк, Александр Иванович Заозерский, сформировавшийся еще до революции – в 1917 году ему был 31 год, ученик