Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

работу. Михаил задавал себе вопросы и силился на них отвечать, невзирая на то, что множество других умных, воодушевленных, честных и способных людей до него тоже пытались ответить на них, однако убедительных для всего остального человечества объяснений так и не находили. Это не значило, что ничего истинного они так и не познавали, однако целостного представления о том, какие закономерности Предпосланы развитию и совершенствованию Вселенной, насколько мог судить Михаил, они не представили, хотя нередко приближались к объяснению тайн. Михаил еще в студенческие времена почувствовал, что это его поприще, но в то время он знал слишком мало для того, чтобы суметь совершить прорыв, и поэтому на время он отступился от работы над поиском самых общих решений, однако не отступил от проблемы совсем. В мозгу постоянно протекала работа – новые наблюдения, оценка своего и чужого опыта, анализ различных явлений и ассоциации между разнородными явлениями, запоминание выявленных связей, постоянное перемещение мысли от анализа к синтезу и наоборот. На эту работу ушло еще примерно двадцать пять лет после того, как Михаил утвердился в представлении о действительном и непреложном, о Всеначальном и Вездесущем Божественном Бытии. Бог снова не торопил самостоятельное вызревание философских представлений в голове Михаила и даже всерьез не наказывал его за медлительность, за отвлечение на литературные занятия, на спортивный туризм – очевидно, потому, что они тоже готовили его к главной работе и постепенно делали его способным совершить прорыв – так постепенно, что он уже и не знал, получит ли решающее озарение, заслужит ли его вообще. В своей мыслительной работе Михаил и не пытался исходить из чужих знаний и убеждений. Игры и столкновения других умов друг с другом почему-то в очень малой степени занимали его, хотя хор голосов философов-предшественников был воистину огромен.

Можно сказать – пугающе огромен. И главным из того, что отпугивало Михаила от книжной мудрости, была скука. Он чувствовал, как увядает чужая мысль на подходах к главным тайнам и как необратимо увядает его интерес к штудированию и познанию чужих трудов. Это был не его путь. Туризм, прежде всего туризм, устремил его на путь натурфилософии. Именно на этом пути одна за другой возникали перспективы, в то время как при книжной работе перспектива терялась в лабиринтах чужих изысканий и взаимоподрывающих взглядов. Михаил видел, как зарываются в нагромождениях множества гипотез и систем мысли большинства профессиональных философов, в том числе от природы умных людей, которые затрачивали столько сил на усвоение чужих мировоззрений, что на собственное серьезное продвижение ДАЛЬШЕ тех, кого они штудировали, сил у них уже не оставалось. Их потенциал иссякал на подходах к невзятым крепостям.

Прежде Михаил не особенно задумывался над тем, была ли в его жизни особая ирония судьбы или, напротив, благое Предопределение Божие в том, что и его первая жена, Лена, и многие их знакомые были профессиональными, то есть образованными философами, и в их число со временем вошли его дочь и зять. Нельзя сказать, что ему не было никакой пользы от пребывания в этом кругу. Наоборот – он получил точное представление о том, как там делаются дела и главное – как там ПОЛАГАЕТСЯ их делать, чтобы не стать изгоем и чужаком. Это была среда циклического обращения старых идей с обновлением комментариев к ним, причем далеко не всегда улучшающих понимание. Окажись среди этих людей человек нестандартного типа мышления и не признающий тот способ подачи своих идей помалу, да и то в виде комментариев к суждениям дутых и недутых авторитетов, его немедленно выкинут оттуда вон, независимо от того, какие идеи он развивает, за одно только нарушение правил хорового пения при нескольких канонизированных солистах. Здесь считалось особо важным и необходимым отпускать коллегам комплименты в соответствии с их заслугами и рангом, что почти всегда было одно и то же. Короче, излагать свои мысли своим языком в этом специфическом пространстве, не прикрывая их чужими мыслями, было совершенно неприлично. Со стороны это выглядело как общество взаимного восхищения интеллектуальной жонглерской ловкостью хорошо знающих друг друга людей, изо всех сил симпатизирующих своим друзьям – коллегам. Кстати сказать, находиться в этой среде Михаилу не было противно. В основном это были приятные, часто умные и остроумные люди. Только вот серьезной философской работой в этой атмосфере пахло очень мало. Там любой интеллект разменивался на мелочи, а себе этого Михаил совсем не желал. Как мужа Лены его там принимали вполне по-дружески, но пробиваться внутрь их круга со своими идеями не имело никакого смысла.

Михаил не считал себя человеком, лишенным честолюбия. Напротив, в молодости он мечтал о заслуженном успехе, об известности и славе. Но со временем честолюбие постепенно умерялось. Год от года ему становилось все ясней, что оставаться верным лучшему в себе человеку, известному публике, было бы много трудней, чем неизвестному. Общественное признание явно увело бы в сторону от главной цели, а такой слабости Михаил себе бы не простил. К тому же и походы приучили его к скромности. Там доводилось испытывать неимоверные нагрузки, порой даже немалые лишения, но он никогда не забывал напоминать себе, что на долю других людей выпадало еще и не такое, в сравнении с чем его невзгоды выглядели почти пустяком.

Нет, для установления походных рекордов его кандидатура определенно не годилась. Как ни прискорбно, но он должен был признать, что мечта стать великим, знаменитым путешественником при том уровне самоистязания и самоподавления, на который он мог добровольно согласиться, была для него неосуществима. Максимально выносимые нагрузки (то есть нагрузки, еще не приводящие к необратимому изнурению и смерти) он мог выдерживать в течение часов, максимум нескольких дней, в то время как от великих путешественников их маршруты требовали работать в таком доводящем до крайности режиме непрерывно в течение недель и даже месяцев. Михаилу оставалось только снять шляпу в знак уважения к тем, кто был способен на это, и довольствоваться самопризнанием, что он все-таки выбился в приличные путешественники – для любителя, конечно.

Была у Михаила и другая мечта – сделаться знаменитым прозаиком. Для этого необходимые качества у него имелись за исключением одного – он оказался не способен создавать «проходные» вещи, то есть те, которые те или иные редакции согласны были бы пропустить в печать. Обрабатывать в свою пользу редакторов Михаил считал ниже своего достоинства, вносить же в свои произведения исправления, которые они предлагали – тем более. В итоге ему пришлось довольствоваться сознанием, что он сделал именно то, что хотел, и так, как хотел, и не допустил никакого компромисса в ущерб своей авторской совести. Поэтому он смирился с тем, что его вещи не смогут увидеть свет. Оказалось даже, что совладать с амбициозными планами и мечтами ему удалось даже легче, чем можно было ожидать от своей самолюбивой натуры. К счастью, для нее сохранение самоуважения значило больше, чем публичный успех. Запретить писать ему, неизвестному автору, все равно никто не мог, а отсутствие перспектив публикации, как выяснилось на практике, лично его совсем не расхолаживало. Михаил полагал, что заслужил право считать себя скромным человеком и при этом хорошим писателем. Спрашивать же посторонних, разделяют ли они мнение его о себе, он считал абсолютно ненужным, хотя близким людям давал свои вещи читать. А вот стать философом, способным совершить крупный прорыв в мировоззрении, Михаил напрямую никогда не мечтал, просто надеялся где-то в самой глубине души. Что именно питало в душе эту скромную, лишенную какой-либо амбициозности надежду, Михаил так и не сумел понять. Однако, начав эту работу в возрасте сорока восьми лет и не думая ни о каких возможных взлетах на этом поприще, он не оставлял ее в течение почти полутора десятков лет, покуда не разработал с Божьей помощью удовлетворяющую его непротиворечивую внутри себя и адекватную действительности систему. В этот период он уже мало занимался литературной работой, однако не забросил ее совсем. Просто философские занятия в тот период увлекали сильнее и именно они привели его в конце концов к сознанию исполненного перед Богом долга, по крайней мере – в той степени, когда не совсем стыдно за себя с творческой стороны.

Возможно, о прижизненной славе философа Михаил не помышлял еще и потому, что не имел перед глазами примеров такого рода.

Да, Платон и Сократ, Аристотель, Декарт, Кант и Гегель были известны при жизни довольно широко. Но разве главная слава и мировая известность не пришли к ним потом? Надеялся ли Михаил на то, что слава настигнет его подобным образом? Честно говоря – не рассчитывал и не надеялся. Но мысленно такое завершение своих трудов все-таки допускал, считая, правда, что это не так уж важно. Главным итогом и главной своей наградой Михаил считал счастье достичь откровений и право явиться на итоговый отчет пред Очи Господа Бога не с пустыми руками и не с пустой головой. А будет достигнутое им, Михаилом Горским,