Карусель. Роман-притча - Ксения Незговорова

IV

Зажглись первые звезды – ясноглазые, мудрые. Блудница-ночь горланила пьяные песни под аккомпанемент краснощеких покорителей бутылок. Серая тоска схватила помутившиеся сознания в охапку и бросила под ноги горелой земле. Один из бедняг, человек несчастный, слишком много выпивший, шатался в такт исступленному крику луны и яростно вырывал длинные кудри. То ли не понимал, зачем они вообще нужны, то ли воображал их падшими звездами. Но голова не небо, и он это прекрасно сознавал, оттого мучился еще сильнее. То, к чему его так влекло, находилось слишком далеко, слишком высоко – недостижимо. Приняло в объятья юную душу и хорошенько припрятало: «Теперь ты не из земных». А человек, некогда влюбленный в исчезнувшую, спрятанную, добровольно отправился на фронт страдания. – Ли-и-ида! – сипят его надтреснутые легкие, и вся Вселенная невольно сжимается от этого пронзительного крика, съеживается, горбит спину – не хочет слушать, не желает растворять в воздухе. Скиталец этого, разумеется, не знает:

– Ли-и-ида! – протяжно в абсолютной тишине. Каждая нотка – новый порез сентиментального сердца. – Ли-и… – звук замирает на полуслове, не хватило не дыхания, а силы духа. Что-то оборвалось в нем, этом Богом забытом пьянчужке; вышла из строя какая-то очень важная струнка, отлетела прочь клеточка души, что в ямочке под подбородком на шее.

– Позвольте! – девушка в светло-серой ветровке взяла его за руки – спасла от неминуемого падения. – Почему вы кричите? – наивно, недоуменно, открыто.

Алкоголик недоверчиво покосился на нее. Черная челочка, голубые глаза, белая кожа, алые губы (кровь-вино), дрожащие руки. Ага, все-таки боялась этого незнакомого человека, на ночь лишенного рассудка; боялась и в то же время не могла пройти мимо. Держала за руки, заглядывала в отгоревшие глаза и спрашивала: «Почему вы…»

– Кричу? – переспросил трагический захватчик винных прилавков, захлопал влажными от слез ресницами, – Я ищу Лиду. Лида… Знаете такую? Она красивая… Бросилась под трамвай…

– Мне очень… – девушка недоговорила; собеседнику было глубоко наплевать на сочувственные фразы. Только бы выговориться, выплеснуть душу и найти свою Лиду, чье имя так старательно выпевает эхо.

– Может быть, вам нужен ее адрес? Или номер телефона? Сходите или позвоните и скажите – пусть больше не умирает… – отвернулся, всхлипнул-икнул, отвоевал собственные руки и приложил пальцы к вискам.

– Я знаю, вам это очень сложно принять. Но со временем станет легче. Вы, главное, живите, главное, бейтесь изо всех сил, чтобы стать лучше, и не пейте, больше не пейте! Моя сестра…

Пьяный страдалец проигнорировал звуки; он не слушал, а пристально наблюдал за тем, как свежий ночной ветер сгибает беспомощные травинки.

– Лида, – продолжил он, – Может быть, вы Лида? – спросил у камней, ветра и звезд, – Ты Лида! – посмотрел на гостью ночных улиц и задумчиво покачал головой, нашел наконец-таки истину… Вот она серебрится в глазах девушки с белой кожей и алыми губами.

– Но я… я Тая… Вы только не переживайте. Знаете, у меня было то же самое, когда моя сестр…

Он прервал ее резким жестом скрещенных рук.

– Ты вернулась ко мне, Лида? Ты, правда, Лида?

Тая пожала плечами.

– Кто знает, может, я действительно Лида. Может быть, мы все – одно целое, и индивидуальностей не существует. Есть только человечество как венец творения, а человека нет. Тогда совершенно неважно, как тебя зовут, сколько у тебя денег и кто ты по профессии. Потому что ты – только часть. Вы меня слушаете?

Человек, прислонившись к столбу, закрыл лицо руками и беззвучно плакал. Вздрагивали плечи…

… — Давай ты будешь черным филином с душой демона, а я твоим ангелом-исцелителем? И во имя жертвенной любви я умру и тем самым спасу твою злую душу, то есть дарую воскресение… Правильно я говорю? – девочка с кудрявой головкой невинно поглядывала ясными сине-зелеными глазами на сестру, точно говорила о самых простых, незначительных вещах.

Старшая Ковалёва даже рот приоткрыла от изумления, не сумев вымолвить ни слова. «Что за фантазии у этой малютки! Да разве такое могло прийти в голову, допустим, мне?»

Они были совершенно не похожи друг на друга: белокурая и темноволосая, лебедь и ворон, глаза-волны и глаза-небо, звонкий смех и робкая улыбка. Тая погладила по маленькой головке человечка, рожденного из идей, и слегка сжала его хрупкие ладошки. «Она всегда говорит, что родители подобрали ее в лесу; грезит, что появилась из слезы плакучей ивы. Почему бы и нет?»

– Откуда у тебя такие белые волосы, дорогая? – спрашивала девочка, — Ведь у нас в семье нет светловолосых… Вдруг ты правда ангел?

Младшая сестра только загадочно улыбнулась и скромно опустила глаза: конечно, ангел, кто же еще! Послана Богом, чтобы нести людям добро.

– Давай я спасу твою черную душу?

Тая рассмеялась и отрицательно покачала головой.

– Придумай что-нибудь подобрее, Кити. Мне становится страшно, когда я думаю, что у меня и впрямь черная душа.

– У всех людей… – уклончиво пробормотала девочка и принялась рисовать что-то в своем блокноте.

– Что ты такое говоришь, Котик! – испугалась Тая, легонько хлопнув сестренку по плечу, — Разве у наших мамы и папы черные души? Разве они злые? А я? Я ведь еще совсем ребенок! А дети – самые непорочные существа на земле.

– Не злые… — сказала Катя, замерев с карандашом в руках, — Это я слишком… Скорее, слабые. Ведь Еву искусил змей… Помнишь, мама показывала картинки? У всех-всех: и у тебя, и у мамы, и папы – слабые души. Они открыты для искушения.

– А твоя? – чуть дрогнувшим голосом спросила Тая.

Она боялась серьезного взгляда этой маленькой девочки, не по годам взрослых рассуждений и знаний… откуда? Ведь Тая, хоть и на три года старше, знает гораздо меньше, чем любимая Кити; многое еще ей неподвластно, для нее недосягаемо, а Катя как будто сознает и понимает все. Может быть, больше, чем некоторые взрослые.

– А моя – на земле мгновение, – вдруг выпалила она и сорвалась с места, потянула за собой сестру:

– Бежим, здесь так прекрасно, но на это можно смотреть только в движении!

Испуганная, все такая же молчаливая и задумчивая, Тая покорилась малютке; желала сбросить ярмо страха, но на сердце было все так же тяжело. Точно будущее происходит гораздо раньше, чем мы думаем; предчувствие – истина, а то, что приходит потом, — хорошо забытое прошлое.

Катя ненавидела варианты; либо все, либо ничего, никогда не признавала «или — может быть», бросалась навстречу своей идее быстрой искрой, зажигалась и, удовлетворенная, гасла. Но только перед этим отдавшись своей многогранной мысли всецело.

«Придумай что-нибудь подобрее» заставило ее погрустнеть, втянуть кругленькие плечики, выглядеть так, точно рухнул весь только что придуманный ей мир, точно растворился в ненужной ничтожности только что познанный смысл. И Тая пожалела, и похлопала сестру по спине, и согласилась:

– Хорошо, как скажешь.

Тая – высокая девочка, густые черные волосы, почти угольные; темные бровки, как будто вечно чем-то изумленные; глаза, отражающие чистое, безоблачное небо, пух длинных ресниц и небольшой рот – создатель игривых гримас.

Таисия, маленькая Тая, похожая на балерину, скинула тесные сланцы и босиком побежала по мягкой, немного шершавой траве. Она даровала своей дочери чувство великого притяжения и прошептала на ушко (так, чтобы никто, кроме нее, избранницы, не слышал): «Прииди, приди в мое Царство Бессмертных Воспоминаний, можешь даже не закрывать после себя дверь; остановись на мгновение, вдохни аромат цветущих деревьев и запомни, запомни его крепко-накрепко. Стань частью Высшей Гармонии (не предъявляй билетов), просто займи свое место и ничего не спрашивай. Ты сама знаешь, где ты должна сидеть. А теперь отвлекись от всего: от мыслей, от созерцания, от существования, в конце концов, и скажи: „Как хорошо!“ Ведь хорошо, не так ли? Эй…»

– Ко-о-отик! – что было сил, крикнула Тая; сестра очень быстро бегала, а она устала и остановилась, чтобы передохнуть. Белоснежная головка услышала призыв и обернулась; расхохоталась звонко, точно вовсе не ощущала дефицит кислорода после долгого бега, помахала старшей сестре рукой, поманила к себе.

– Ну что, будешь меня спасать? Я злой черный филин, и мне так хорошо на воле!

– Неправда! – прокричала раскрасневшаяся Катя, – Тебе не может быть хорошо. Ты наоборот должен страдать, а отчего – и сам не знаешь.