Это цивилизация, мама! - Дрисс Шрайби

мсье Белл? Только потому, что они разного цвета? Выходит, у нас в доме три волшебника? А на земле не один род людской? И такому тебя учат в школе?

Пришлось просто объяснить маме, как пользоваться телефоном. Она сказала: «Попробуем!», подняла трубку, поднесла к уху и изо всех сил принялась крутить ручку. Раздалось шипение, потом такой звук, будто полдюжины сардин жарятся на сковороде. Ледяной голоc донесся до меня, заставив вздрогнуть маму.

— Алло. Центральная. Какой номер вам нужен?

— Да благословит тебя бог, сын мой, — сказала мама. — Это голос почты?

— Да, Центральная.

— Это почта?

— Да-да, Центральная. Я вас слушаю.

— Мне нужно почту.

— Говорит Центральная.

— Я прошу почту.

— Это одно и то же.

— А!

— Какой номер вам нужен?

— Фес.

— Не кладите трубку.

Она не положила трубку.

— Фес — это далеко, — с улыбкой объяснила она мне. — Десять дней конного пути, если не больше. А волшебник летает, как ветер. Расстояния ему не страшны. Вот увидишь, через три минуты он будет там… Ну, что я тебе говорила? Алло! Я в Фесе?

— Фес на проводе. Слушаю вас.

— Алло, Мариам? Я не узнала твой голос…

— Кто вам нужен? Я слушаю.

— Я тоже.

— Что вы сказали?

— Я тоже слушаю. Это ты, Мариам?

— Вы просили Фес?

— Да.

— Какой номер?

— Послушай, дочь моя. Пойми же наконец: я хочу поговорить со своей кузиной. Мы не виделись пятнадцать лет.

— Какой у нее номер? У нее есть телефон?

— Этого я не знаю.

— Мне нужен номер.

— Послушай, дочь моя, сейчас я тебе все объясню. Слушай хорошенько, и я помяну тебя в своих молитвах. Мою кузину зовут Мариам. У нее глаза зеленые, как лужайка, а кожа белая, как молоко…

— Алло! Алло!.. Послушайте…

— Сначала ты послушай. Ты знаешь, где могила Дрисса Первого? Около университета? Так вот, поверни в первую улицу направо, пройди через квартал резчиков и окажешься перед двустворчатыми воротами. Это там. Ошибиться невозможно.

— Алло! Алло!

— Сейчас она, наверно, печет анисовые булочки. Наверняка даже. Кричи погромче, она глуховата, скажи, чтобы поторопилась, кузина ждет ее на другом конце света… Спасибо, дочь моя, я тебя целую, поболтаем в другой раз, а сейчас — сама понимаешь. Ведь мы с Мариам не виделись пятнадцать лет…

И через четверть часа она уже разговаривала со своей кузиной. Разговаривала так, как только одна мама умела, без всякого представления о времени — вдаваясь в воспоминания, разражаясь смехом, выспрашивая, как поживает кот их детства — тот, с рыжими пятнами, что ест одни овощи? О бедный Вельзевул! Да примет бог его душу… Я уверена, что он мурлычет с ангелами в раю… Как ты сказала? Шестеро детей? А! Три мальчика и три девочки? Я и не знала, Мариам… Прекрасно! А мои обучаются варварским языкам… У них французские рты, греческие носы и английские глаза… Даже я, их мать, с трудом их узнаю… Скажи-ка, кузина, ты помнишь легенду о Саломоне? Ну, о волшебнике, который говорил громовым голосом?..

Она разговаривала по телефону до поздней ночи, выскребая из памяти общие воспоминания, как нищенка — миску с даровой пищей; справлялась о подробностях жизни родного города, о жизни его обитателей, о дальних родственниках, домах, происшествиях, цвете неба, течении рек и ручьев; рассказывала Мариам самые невероятные истории о нашем квартале, о Касабланке, обо всем на свете. В своей оригинальной интерпретации международных событий она ссылалась на достоверный источник: мсье Ктё… Как, ты не знаешь мсье Ктё? О бедняжка… Нет, я не могу разбудить его сейчас, он отдыхает…

Время от времени, через определенные промежутки, как заунывный припев, раздавался голос телефонистки: «Вы кончили?»

Но мама немедленно ставила ее на место.

— Что? Нет, я не кончила. Ты меня все время прерываешь. И потом, должна тебе сказать, дочь моя: стыдно подслушивать чужой разговор. Разве мама не учила тебя хорошим манерам?

— Но, мадам, вы занимаете линию уже два часа. Это вам будет стоить целое состояние.

— Как? Как? Я должна тебе платить за то, что разговариваю? В какое время мы живем? Разве я у тебя что-нибудь просила? Всего лишь пойти позвать мою кузину. И ты спрашиваешь с меня за это целое состояние. Ты слышала, Мариам?..

Отец заплатил за разговор. Так же, как платил он, не проронив ни слова, и за все последующие. Возвращаясь из лицея, я находил маму в гостиной. Многоголосье мсье Ктё вздымалось, как прилив, но мама была невозмутима. Улыбаясь и прихлебывая мятный чай, она вела нескончаемые телефонные разговоры с кем-нибудь из своих бесчисленных телефонных собеседниц. Она, не стесняясь, звонила людям, жившим в разных концах страны, людям, которых никогда в жизни не видела, и все они становились ее друзьями.

Телефонистки тоже теперь ее знали, а она называла их по имени, справлялась об их здоровье, была в курсе их затруднений и надежд. Она могла преподать мне людскую географию куда лучше, чем все учебники и учителя. Не выходя из дому, она завязала сложные личные связи, которые с каждым днем все ширились. И чувствовала себя как рыба в воде. Кончилось ее одиночество, а вместе с тем и вековое одиночество многих других. То была форма живого человеческого общения, как до изобретения письменности. Живая устная газета. Весьма действенная.

Перед вечерними известиями мама на секунду опережала голос диктора, собиравшегося сообщить местные новости.

— А сейчас, держу пари, ты расскажешь о пожаре, который в десять утра произошел в доках… Ага! Что я говорила, мсье Ктё?

6

Накрыв голову шалью, мама спала днем во внутреннем дворике, под чахлым пожелтелым бананом, который никогда не приносил плодов, зато давал немного тени. Линейкой и угольником я измерил ее ступню, чтобы определить, какой размер обуви ей нужен. Наджиб записывал цифры на стене.

— Длина: двадцать два сантиметра.

— Записано, умничек.

— Ширина в подъеме: девять.

— Так, девять.

— Ширина пятки: пять сантиметров.

— Пять. Дальше?

— Все. Подведи черту и сложи.

— Идет! Господи помилуй!.. Эй! Послушай, умничек, ты часом не ошибся?

— С чего ты взял?

— У меня получилось тридцать шесть. Не станешь же ты утверждать, что у нее нога длиной в тридцать шесть сантиметров? Да она же умещается у меня на ладони!

— Я тебе толкую о номере ботинок, урючная ты башка. Ее размер — тридцать шесть.

— А-а!

Видимо, я его не убедил. Это было заметно по тому, как задумчиво он чешет затылок своим острым указательным пальцем. Уходя, он прихватил один из остроносых шлепанцев мамы и сунул его на всякий случай в карман.

В четырнадцатом по счету обувном магазине мы наконец нашли то,