Это цивилизация, мама! - Дрисс Шрайби

не пытаясь выяснить, кто выиграл партию. Подойдя к маме, мы хотели помочь ей встать, но, прежде чем подняться, она выпила глоток воды из ручья, зачерпнув ее в горсть.

Наджиб надел ей один туфель, я — другой. Когда мы выходили из парка, на аллее, между небом и землей, вдруг зажглись фонари. Мы заметили при их свете на платье мамы зеленое пятно — пятно от травы, на которой она сидела.

7

Это был ее первый секрет. Она запрятала его подальше, как платье в сундук. И если вечером в конце ужина — убрав со стола и принеся стаканы с дымящимся чаем — она проговорилась, произошло это помимо ее воли. Отец рассуждал об интенсивном огородничестве, химических удобрениях и «необходимости пересмотреть в свете индустриального развития общества, переживающего коренные изменения, всю агрокультуру в целом». К кому он обращался? Не к своим детям. Мы с Наджибом обязаны были интересоваться только одним: учебой. И проявлять уважение к миру старших, молчаливо присутствуя на трех ежедневных совместных трапезах.

— Американский экспедиционный корпус высадится в нашей стране, чтобы оказать помощь одним своим европейским собратьям и уничтожить других европейских собратьев. Начинается новая эра. Что бы ни сулило нам будущее, с прошлым покончено. Все нации будут стремиться к мировому господству. Война не затевается с филантропическими целями. За все надо платить, даже за благодеяния. И хотя этот гигантский конфликт нас непосредственено не касается, кто знает, что будет с нами после войны? Не говоря уже о разделе влияния, даже о политических последствиях, наши вековые устои, наша социальная структура и мировоззрение будут поставлены под вопрос, могут оказаться поколебленными, а то и опрокинутыми. Волны новых подрастающих поколений придут в действие, их поступки и мысли будут продиктованы не цивилизацией и культурой или гуманизмом, стремлением ко всеобщему благоденствию, а бешеным ростом экономической конкуренции, свирепой погоней за усилением торгового оборота, производительности, а также связанных с ними стачек и насилия…

Мама сидела напротив него: неизменная слушательница. Она держала голову прямо и прямо смотрела ему в глаза, излучая всем своим видом добрую волю — будто стакан, который она подносила ко рту, был полон до краев не чаем, а политической экономией. К чему это могло привести? Время от времени она делала глоток, дуя, чтобы не обжечься, на абстрактный напиток, и, как бы поддакивая, кивала головой, а глаза ее все расширялись, и взгляд становился все задумчивее.

— И деревья тоже? — спросила она.

— Какие деревья? — воскликнул отец. — Разве я о них говорил?

— О, нет! — в простоте душевной ответила мама. — Ты про них забыл. Расскажи мне о деревьях. Как они женятся, родят детей и почему поют на закате?

Он перегнулся через стол. И оказался лицом к лицу с женой.

— Скажи, о чем я говорил тебе последние четверть часа?

— Понятия не имею, — ответила мама. — Но я знаю, что ты не говорил ни о деревьях, ни о птицах. Даже и о ручейке не говорил.

— А? Хорошо. Прекрасно. Это все, что ты запомнила?

— Я в этом уверена.

— Я тоже. Слушай, я расскажу тебе басенку: обработав поле, я посеял зерновые, а урожай собрал полевыми мышами. Ты поняла?

— Да. Ну и что?

— Как ты объяснишь подобное чудо?

— Какое ж тут чудо? — возразила мама. — Всем известно, что в полях живут мыши. Они были голодные, съели зерно и расплодились. Я рада за них. Но я так и не знаю, откуда берутся дети у деревьев. И чем они питаются?

Наступило мертвое молчание.

— Благословен господь наш! — сказал отец, поднимаясь. — Я иду спать.

Так все это произошло: от удивления мама открыла рот, губы ее дрожали от обиды.

— Но что я такого сказала? Что я сказала?..

— Ничего, — прошептал Наджиб. — Не обращай внимания. Может быть, в будущем году с помощью американцев он посеет полевых мышей и соберет хлеб.

— Или деревья, — добавил я вполголоса. — Но ты тем временем храни наш секрет, ничего никому не рассказывай. А то пожнешь лишь ветер.

— Слушайте, дети мои! Вы же знаете свою мать! Разве я когда-нибудь выдаю секреты?

— О, нет! — воскликнул я. — Почти никогда.

— Всего пять-шесть раз из десяти, — сказал Наджиб. — С кем не бывает?

— Это были пустяковые секреты, — оправдывалась мама. — Какие-то мелочи. А настоящие, большие секреты замурованы во мне, как в могиле.

— Ну и прекрасно! — заключил Наджиб. — Пусть они там побудут до следующего нашего выхода.

— Когда? Когда?

— Скоро. Спокойной ночи, мамочка.

На другое утро она позвонила своей кузине. Рассказала о новом платье, о парке, о зелени, но все в отвлеченной, безличной форме, почти как философ.

— Алло, Мариам?.. Скажи-ка мне, вода, текущая не из крана, а неизвестно откуда и вьющаяся, как светлая змея, среди пестрых цветов и зеленой травы по камешкам и песку, что это такое?.. А, ручей!.. Ты видела когда-нибудь ручей?.. Слушай, кузина, а тебе случалось когда-нибудь, сидя на террасе, увидеть, как идут по улице европейские женщины в платьях, облегающих, словно кожа, и в туфлях на ходулях?.. Смешно, правда?.. Конечно, это красиво, я не спорю: как цветы на стебельках… Но как они могут целый день ходить по магазинам?.. Разве у них нет дома? Или они заблудились?.. Да, конечно, они ходят свободно куда хотят, и никто за ними не следит… Но я не понимаю одного… Если они так свободны, к чему им суетиться? Почему они бегают туда-сюда?.. Свободный человек должен быть неподвижен, как дерево, честное слово, так… А дом без стен и потолка, под открытым небом, весь в зелени, где живут деревья и цветы, как называется?.. Ах, парк, вот оно что…

Только-то. С каждым днем, с каждым часом ей становилось все труднее сдерживаться — секрет готов был вырваться наружу.

— Алло! Это Танжер?.. Да, моя дорогая! Как ты поживаешь?.. Давно я не слышала твоего голоса… По меньшей мере неделю… В твоем городе есть парк?.. Как? Даже несколько?..

Однажды утром, раскрыв тетрадь на уроке математики, я обнаружил там рисунок: два дерева — одно толстое и рослое, другое тощее, вроде меня, листья были тщательно вырисованы, и несколько желтых, розовых, голубых цветов посажено прямо на ствол, без веток. Между двумя деревьями фигурка: голова — кружочком, тело — как яйцо, а вместо рук и ног — четыре палочки. Мама, конечно. Она улыбалась.

8

Пришлось ускорить события. В следующий раз мы повели ее в кино. В один из тех довоенных «Колизеев» бедных кварталов, где представление шло непрерывно с полудня до полуночи и развивалось в двух планах — на экране и в зале.