Это цивилизация, мама! - Дрисс Шрайби

Особенно в зале. Молодые люди приходили группками, с гитарами (чтобы аккомпанировать в лирических сценах), петардами и рогатками (для ковбойских фильмов с драками); в непреодолимом стремлении развлекаться они запасались трещотками, свистками, пакетиками орехов. Все курили: киф, табак, трубку, сигары, какие-то неведомые мне смеси из трав.

Когда мы вошли, все зрители встали. Никогда не ходили сюда женщины. Все оглядели маму с головы до ног, потом, осмотрев моего брата вдоль и поперек, оценив его гигантский рост и ширину плеч, обескураженные и разочарованные, уселись на свои места. В перерывах между фильмами едва ли раздалось три свистка — я следил.

Возобновились разговоры, местами весьма оживленные, перемежаемые смехом и ругательствами: «Враки все это!.. Два туза… Перестань, луковая башка… И тут она ему сказала: «Убери коленку»… представляешь себе: коленку, ха, ха, ха!..»

Мегафонный голос, удивительно схожий с голосом нашего муэдзина, перекрыл шум.

— Говорит директор кинотеатра. Внимание, внимание, сейчас начнется фильм. Такого вы еще никогда не видели. Мировой боевик. Цветная американская суперпродукция, снято в Голливуде. Пришлось выложить за него доллары. Итак, внимание, дорогие сограждане! Ти-ши-на! И я вас предупреждаю: если кто-нибудь начнет бросаться пивными бутылками, помидорами, камнями, гнилыми апельсинами и попадет в экран, я сейчас же прекращаю демонстрацию фильма и никому не возвращаю денег. Вы меня поняли?

— Поняли, папаша! — взревел зал.

Сидевший рядом со мной толстомордый мальчишка сплюнул на пол и закричал фальцетом:

— Не тяни резину, дедуля!

Погас свет, и зал ухнул: ваааа-ах!

«Сын Шехерезады» (так назывался фильм) выступил из лилового горизонта, пересек пустыню на лошади с Дальнего Запада, остановился в оазисе, утыканном финиковыми пальмами с глянцево-зелеными листьями, спешился и показался нам во всем своем великолепии: ослепительно белые зубы под тонкими усиками, болеро тореадора, штаны корсара.

— Что это за привидение? — вскричала мама.

— Это восточный принц, — пояснил Наджиб, — герой фильма.

— Дуглас Фэрбенкс-младший, — раздался голос из глубины зала. — Головорез, который ловко владеет шпагой и женщин берет смеясь.

— Нет, мсье! — завопил толстомордый. — Это Эрол Флинн.

— Да замолчи ты, — сказала мама, — замолчи сейчас же!

Кто-то сыграл на мандолине ритурнель, зал раскололся надвое от громового ржания, в четырех углах взорвались петарды, сотни челюстей грызли орехи, в то время как из-за финиковых пальм вылезли арабы с лицами техасцев и нацелили луки на сына Шехерезады, который беспечно гладил шею своей лошади.

— Берегись! Берегись! — раздался пронзительный крик. — Они там! Они тебя убьют! Скорее! Прыгай на коня и беги! Скорее! Скорее!..

Это кричала мама. Среди хохота, потрясшего зал, я различил возмущенный голос:

— Гляди, что ты натворила, тетушка! Ты так громко завопила, что бедный Дуглас отвлекся и забыл про своих врагов. И теперь смотри, что получилось: его поймали, связали, он погиб!

Мама встала на кресло и в полутьме, среди шума и густого, как грозовое облако, табачного дыма смело вступила в перебранку.

— Невежа! Вы все невежи! Кто начал первый? Если бы вы сидели тихо и не хрюкали, как свиньи, этого не произошло бы. А теперь скажите мне, кто виноват? А?

— Ну-ка садись, мама, — сказал Наджиб. — Успокойся. Все еще уладится. Вот увидишь.

Но не тут-то было. Наоборот. Голый до пояса, со смазанной маслом лоснящейся безволосой грудью, набриолиненной прической и гордо торчащими усами, наш герой был привязан к столбу на площади, кишащей народом, и огромный негр в набедренной повязке из леопардовой шкуры принялся сечь его кнутом.

Толстомордый мальчишка хихикал, зал ревел:

— Давай, Мамаду! Мсти за свою расу!

— Довольно, довольно, — умоляла мама, ломая руки. — Освободи его, Наджиб. Я тебе велю! Иди, ради бога. Ты сильный и можешь справиться с этим чудовищем. Иди, сын мой, я тебя буду благословлять до конца моих дней.

Наджиб не двинулся, но его вмешательства и не потребовалось. Появилась колесница, а в ней — принцесса с диадемой на голове. В очень легоньком купальном костюме из блесток.

— Иди сюда, малышка! — выдохнули сотни грудей под топот ног и хлопанье петард.

Деликатной ручкой принцесса отстранила палача

— Стойте! Стойте! — сказала она. — Я — Шехерезада! Я — его мать…

Узы распались, как по волшебству. Дуглас Фэрбенкс бросился в объятия Шехерезады, а мама аплодировала до изнеможения, в то время как мандолина за нашей спиной наигрывала танец живота.

— Спасибо тебе, — сказала мама. — Ты выполнила свой долг и спасла сына. Бог тебя за это вознаградит.

Она следила за всеми перипетиями действия переживала приключения героя так, как будто он был ее собственным сыном, превратилась в его око, глас, слух, совесть, она вскакивала, жестикулировала, не скупилась давать ему советы, а также критиковать и ругать других персонажей. А когда вся эта экзотическая мелодрама закончилась пышной свадьбой и в зале зажегся свет, мама в изнеможении, растрепанная, едва дыша, откинулась на спинку кресла.

В антракте, лакомясь конфетами, она рассказывала нам содержание фильма. Нам, своим детям, которые ничего не видели, ничего не поняли. Рассказывала по-своему. Задерживалась на отдельных деталях, переставила порядок сцен, выкидывая те, которые ей не понравились, силой воображения меняла содержание, претворяя голливудские реалии в неподражаемый плод своей фантазии, не имевший ничего общего со сценарием фильма: «В хорошей семье жил некогда молодой человек. Соблазненный дьяволом, он ослушался мать и отправился в чужую страну, где оказался в одиночестве, без друзей и без крова… Но добрая фея позаботилась о нем… Она подарила ему коня, на котором он мог пересечь горы и моря с закрытыми глазами и вернуться невредимым в родной дом. И тогда…»

Странная тишина заставила меня обернуться. Зрители столпились вокруг нас и, разинув рты, слушали. Они перестали жевать, пить, даже не курили.

— И тогда? — спросил какой-то пожилой мужчина. — Рассказывай, тетушка, рассказывай дальше.

Она рассказывала, вышивала по канве своего воображения, расцвечивая его приключениями. Когда снова погас свет, пожилой человек сел около нас.

— Вы снимаете фильмы, мадам?

— Фильмы? Нет. Почему вы спрашиваете? Что это значит?

— Вы должны писать сценарии, черт побери. Я мог бы одолжить вам киноаппарат, который купил на американской распродаже.

Следующий фильм был «вестерн» с шерифом, дилижансом и индейцами. У меня от него остался в памяти лишь один примечательный факт. По странному стечению обстоятельств вождя индейцев играл тот же актер, который сек кнутом сына Шехерезады. Ошибки быть не могло. Несмотря на грим, даже мама узнала его. А тут он опять поступил опрометчиво: во главе своего племени вышел из «резервации» — первая ошибка. Вторая — поднял томагавк войны и бросился в погоню за дилижансом белых. Несмотря на высокий рост, чего он мог достичь со своими полуголыми соплеменниками, вооруженными лишь луком и стрелами? У его противников