Милли Водович - Настасья Ругани

ферме слова нужны, только чтобы обсуждать насущные вещи, рассказывать случаи из жизни или поучать. Такой необычный оборот они никогда не принимают.

– Вообще говоря, ты бы мне поверил, если бы прочел мои книги, – упрекает Дейзи Свана, стараясь не выдавать грусти.

Сван пожимает плечами, как бы говоря: «У меня есть дела поважнее».

– Герои, которых вы сочиняете, правда появляются в реальной жизни? – вдруг спрашивает Милли завороженно.

– Да, но я немногих из них встречала.

– Почему?

– Полагаю, они живут где-то своей жизнью. Но точно могу сказать, что скоро все они соберутся вместе, в день моих похорон.

Сван как на шарнире поворачивает голову на взопревший сад. Он старается спрятать соленые брызги на краю ресниц. Но чтобы втянуть шипы – нет. Он как никогда чувствует, что его предали. Ради нее я поселился в этой дыре, я езжу с ней на процедуры, вожусь с садом, покупками, ее лихорадкой, готовлю ее любимые блюда, и все ради чего? Чтобы она к похоронам готовилась? Мысли, одна гнуснее другой, наваливаются на него, и самая худшая из них: «Пускай умирает в одиночестве!» – от нее его воротит так, что чуть не рвет. Вот почему никогда не надо копаться в себе и зарываться поглубже; слишком много выходит мерзости. Что-то в животе так и подмывает разгромить комнату. «Если думаешь о поражении, никогда не победишь» – сказал бы отец. И фраза, которую он ненавидел в детстве всей душой, в этот день вдруг ободряет его. Если он решит отбросить смерть, она и не явится. С отсыревшими глазами и еще не сошедшими с языка иглами, Сван укрывается за разделочным столом на кухне.

Дейзи так хотелось бы утешить его, но она не может прижаться к его колючкам. Потому что она и есть – монстр с обжигающими щупальцами. Своими больными присосками она прилепилась к нему, к его высокому дождливому телу. И всякий раз, замечая его уставший от больниц взгляд, плетущийся по полу, запорошенному кашлем и жаром, она думает о своей вине. И о том, что дальше. О боли, которую рано или поздно ему причинит. Об отметине, которая у него внутри и которая долго будет его разрушать. И самое жестокое, что она ничему помешать не сможет. Беспомощность перед скорбью пугает ее больше собственной смерти. Сковывает малодушием.

Чтобы отогнать нависшую горечь, она знаком зовет Млику сесть рядом, на диван.

– Впервые я встретилась с тем, кто вышел из моего воображения, – выдыхает Дейзи твердо, но печально, – когда мне исполнилось десять.

Ее родители из строгости и скупости никогда не праздновали дней рождения. Ни подарков, ни открытки. Только «ты родилась сегодня» вместо «доброго утра». Из-за такой скучной монашеской жизни Дейзи с ранних лет обратилась к внутреннему миру воображения. Она могла часами говорить сама с собой, к примеру, предсказывая жуткие семейные драмы соседям и кошкам. Она прекрасно себя чувствовала в своем одиночестве до того знаменательного дня – самого длинного дня за всю ее жизнь. Как ни искала она, кому бы рассказать свои мрачные мысли, не находила ни души. Когда солнце стало уже садиться, завершая эту нелепую субботу, она решила записать свою странную тревогу, чтобы от нее избавиться. Она тайно вырвала первые страницы из Библии и занесла карандаш. Очень скоро воображение восторжествовало над дневником. И вместо того, чтобы описывать свои горести, Дейзи придумала себе подругу со смуглой кожей, дитя чудесного и экзотического кровосмешения. Хитрую девчонку с еще более безумными мечтами, чем у нее самой. Единомышленницу с такой же страстью к бунту и приключениям. В день ее рождения она постучится в окно ее комнаты, чтобы вместе сбежать ночью под наэлектризованным июньским небом. И в ту же секунду, когда грифель еще касался бумаги, в окно Дейзи постучалась Сула. Высокие, пропитанные солнцем скулы, янтарные глаза, платье надувается, когда она прыгает со скакалкой; все было по-настоящему. Сула была такой же живой, как и полчища светлячков, озарявших сумерки вокруг нее.

– Взаправду? – радуется Милли.

– Ха, чтобы это – и правда! Знаешь бородатого толстяка с мешком подарков? – смеется Сван.

Милли вспоминает страдающего ожирением имама и его фисташковый рахат-лукум на Байрам.

– Господина Аслана?

Сван в замешательстве хмурится.

– Чем кусаться как маленький, лучше принеси нам что-нибудь выпить, – приказывает Дейзи.

– А вы с вашей подругой, Сулой, все еще видитесь?

– Нет, нет, она утонула, давно уже.

– Очень удобно, – замечает Сван, ставя перед ними два больших стакана лимонада.

Чувствуя, как сладость и лимон обволакивают горло, Милли забывает о хороших манерах и вытирает губы изнанкой платья. Всемогущество Дейзи завораживает ее. Она хочет разузнать побольше, прежде чем уйдет, иначе не сможет уснуть. Но Сван пресекает дальнейшие разговоры.

– Если она начнет рассказывать, сиськи у тебя отрастут раньше, чем ты отсюда уйдешь.

– Всего минутку, – упрашивает Дейзи.

– Прости, но химия не ждет.

Заметив, который час, Дейзи резко вскакивает, она твердо стоит на ногах, как будто интерес Млики придал ей бодрости.

– Ты любишь тамале? – спрашивает ее Дейзи.

– Что это?

– Приходи завтра в полдень и узнаешь.

– И что дальше? Совьем ей гнездышко и будем кормить из клюва? – протестует Сван. – И я так понимаю, готовить мне?

Дейзи снова надевает шляпу и пригибает ее широкий край, прощаясь с Милли, которая уже стоит на крыльце.

– Ты можешь водить с гипсом? – спрашивает она, надевая носки.

– Занялась бы лучше своей одежкой. Сто пятьсот градусов на дворе. Что это ты разбила, чтобы заслужить такую пытку?

– Тебя.

Он жеманно прижимает ладони к щекам.

– Без шуток, тебе бы сдать твою семью и взять себе нормальную.

– Куда сдать?

– Ну, туда, откуда берутся дебильные семьи. А здесь других и нет.

Милли презрительно кривится, и Свана это забавляет. Она и правда ни на кого не похожа. Но он не шутит. Он с трудом представляет, чтобы отец требовал от него перед кем-то извиняться. Наоборот, он бы наградил его чем-нибудь за то, что отстоял честь, да еще вышел без единой царапины.

– А что в книге дальше, после того как мама тебя нашла?

– Ничего. Если не веришь в Деда Мороза, то и в эту бурду не верь, – советует он, понизив голос.

На самом деле он не знает. Он так и не прочел ни один из романов матери. Иногда отдельные главки, оттуда, отсюда, чтобы сделать ей приятное. Но по своей воле – никогда. Причина простая: в тринадцать лет он имел неосторожность прочитать ее интервью в престижном журнале, который стоял на буфете примерно как кубки за спортивные победы. На шестой странице на вопрос «То, что у вас есть ребенок, заполняет пустоту, о которой