Милли Водович - Настасья Ругани

– Алмаз украл, – рассеянно отвечает она.

Милли пристально разглядывает пришпиленный к стене рисунок походного рюкзака, как вдруг в двери появляется сбежавшая из вестернов наездница. Утопая в замшевом пальто, она смотрит на Милли глазом опытного наблюдателя. Затем взгляд медленно опускается на зажатые в ее влажной руке маргаритки. «В самый раз засушить», – сообщает вошедшая, забирая завядший букет и раскладывая цветы прямо на полу, возле залитых солнцем кактусов в горшках. Толстый шерстяной шарф задевает Милли, и она узнает запах больницы, в которой работает ее мать. От вида такого обилия одежды в такое пекло ее бросает в дрожь.

– Моя мать болеет, – объясняет Сван Купер, помогая запыхавшейся наезднице усесться.

Это объясняет ванночки и высохшие одноразовые полотенца на подлокотниках, думает Милли. Взгляд ее невольно ищет и другие подтверждения: сухое лицо неопределенного возраста, слабость движений, свистящее дыхание… И вдруг мать Свана Купера со всей силы топает ковбойским каблуком.

– У меня есть имя, негодный мальчишка! Дейзи Вудвик – это тебе ни о чем не говорит? Разве я представляла тебя когда-нибудь девушкам как своего прыщавого подростка-сына?

Голос ее звучит так властно, что Милли тут же представляет, как Дейзи без седла мчится галопом на диком мустанге сквозь леса гигантских секвой. Но видение рассеивается, едва та снимает шляпу искателя приключений, обнажая желтоватую горячечную лысину. Сван Купер подает ей косынку и пышащую жаром тарелку. Косынку она отвергает.

– Он несносный, но таких раскатистых пончиков никто больше не готовит. Попробуй, – пылко предлагает она.

Милли тянет губы к тощим пальцам Дейзи. По ее языку вдруг струится вкус пустыни. Хрупкие лепестки пробиваются сквозь горячий песок нёба. Секунда, и во рту разливается страна сиреневых дождливых весен и исчезает за один укус. Сван Купер кивает и улыбается, его улыбку расширяют гордость и воспоминания о прежних временах, когда мать брала его с собой в Мексику, за пряностями.

– Я отыскала книгу, мой Сван. Больше не говори, что меня надо отправить в лечебницу.

Сван берет книжку в мятой обложке. Прежде чем открыть ее, он изучает явление, ловящее каждое движение его матери. Они похожи, когда вот так склоняют головы, глядя на неподвижно сидящую в саду кошку. «Ой, и кто там такой?» – спрашивают они хором в приступе веселости. Их роднит присущее обеим ребячливое чудачество.

– Не обращаем внимания, дамы, – отвечает Сван. – Время чтения.

И он начинает читать, сперва не слишком уверенно:

«Небо осаждали упорные грозы невиданной ярости. Женщина с пустым животом стояла посреди небесных ударов, уперев ноги в грязь. Она смотрела, как за оградой ломаются ветки магнолий…»

– С чувством, пожалуйста! Это ведь наша история, – подбадривает Дейзи.

Сван продолжает с театральным придыханием, и мать хихикает.

«…но вдруг стену дождя прорезал крик. Радостный, свободный крик, который женщина так долго ждала. В тот же миг ребенок, голый, как плод без кожуры, пересек ошеломленные окрестности. Женщина бросилась к мягкому и дрожащему от радости тельцу. Она, уже собиравшаяся на мост Обреченных, засмеялась. Впервые в жизни во всем ее существе билась уверенность. Прежняя отчаянная пустота наполнялась какой-то нежностью, праздником, потому что на руках у нее лежал ребенок. Ребенок, родившийся от дождя».

– Будешь убеждать, что написала это, когда я вдруг свалился тебе на голову в ливень? Что так я и родился? – обвиняет ее Сван. – Мне уже не пять лет.

Под беззаботным тоном таится рокочущая внутри буря. Нацеленные пушки не усмиришь болезнью. Злость бьет из них залпами. Свана нашли в саду? Так откуда он там взялся? Кто мог оставить малыша бегать голышом в грозу под ливнем и не вернуться за ним? Где его настоящая семья?

Его единственное воспоминание до Куперов какое-то мультяшное. Он резвится окруженный неистовым небом, сам веселый и текучий, и медузы дождя баюкают его. Он слышит, как они урчат в глубине облаков, как радостно болтают. Но Сван не принимает этой причудливой версии себя. Если не мать придумала для него отливающую синевой атласную картинку, значит это просто фантазии брошенного мальчишки. Тупое утешение, заслоняющее правду: от тебя избавились, выплеснули, как ведро протухшей воды. Потому что никакой другой истории нет. Никто не пришел его забрать. Не стер гниль со стенок его разума. А на нем множество черных пятен, вздувшихся от плесени, – его вопросов без ответов. «Родители неизвестны» – сообщает свидетельство о рождении. А отец, в котором нет ни грамма воображения, тем не менее ни разу не оспаривал слова Дейзи. Даже в самых жарких ссорах перед разводом, когда все шло в ход, вопрос рождения Свана оставался неприкасаемым – священный миф. «Сын ливней? Сын лгуньи – это да».

– Я никогда не лгу, – заверяет Дейзи.

– Ну да, конечно. Ты же романы пишешь. А что такое книга, как не собрание небылиц?

Сван гангстерским жестом швыряет книгу на столик, сбив походя свечку. Милли удерживается и не поднимает ее.

– Успокойся, Халк, мои фантазии реальны. И ты тому доказательство. Ты, дядюшка Фестер и…

Дейзи пристально и взволнованно смотрит на девочку. Возникает счастливый образ иглу. Плохо вытесанные ледяные блоки, которые она спешно зарисовывает в блокнот, не сводя глаз с Милли.

– Не гляди на нее так, а то она тебе руки переломает, – шутит Сван, показывая гипс.

Милли опускает голову, но вспоминает привычно приниженную фигуру Алмаза. «Ты что, желтолицый, что ли?» – спросила его как-то старая миссис Финч, наклоняясь вперед и передразнивая брата Милли. «Вы хотите сказать, японец?» – поправил ее Алмаз с досадой. «Как угодно, парнишка, – ответила она, ковыряя зубочисткой между толстых губ, – но суть не меняется: если будешь другим один затылок показывать, останешься без лица». Алмаз ей не уступил и, прощаясь, наклонился до самой земли, так что руки коснулись травы. Милли схватила тогда брата за щиколотки и повела как тачку.

Сегодня все по-другому. Она – лицом к лицу со Сваном Купером. С ходячим доспехом. Так что никакой приниженности. Милли вытягивает шею и задирает подбородок.

– Я и не собиралась смотреть на Млику, – отпирается Дейзи.

– Млику? – удивляется Сван.

Мать кривит лицо, что-то бормочет и сворачивает разговор. Оправдываться она не собирается. Сжав в руках карандаш, она прибавляет короткие штрихи к лежащему на столике наброску: эскизу мужчины в плавках, который завороженно следит за сбегающими с экрана мультяшными героями.

– У меня такое прозвище, – отвечает Милли, – Потому что я терпеть не могу молоко. Но не коров, их люблю!

Дейзи улыбается Млике, которая принимает происходящее за спектакль. И надеется, что он продлится подольше, потому что разговоры с Дейзи ей нравятся. В ней есть свобода и гибкость, каких у Водовичей не найти. На их