Обезглавленные. Трагическая история Марии-Антуанетты, мадам Дюбарри, мадам Ролан и Олимпии де Гуж - Сесиль Берли

сырости и спертом воздухе, она ютилась в тесной темнице. До нее постоянно доносились тревожные отзвуки тюремной жизни: то и дело хлопали двери, звенели связки ключей, ругались тюремщики и перекрикивались заключенные. С определенной периодичностью Марию-Антуанетту навещал врач, который назначал ей различные процедуры. Она могла бы пройти обследование в архиепископском хосписе недалеко от Консьержери, но революционные власти официально выступили против этого.

Она страдала удушьем, приступами лихорадки и недомогания, а также, по некоторым данным, кровотечениями[9], вызванными фибромиомой или раком матки. Эти кровотечения становились все обильнее в течение последних 76 дней ее жизни, что можно расценивать как символ творившегося беспорядка: бывшая королева Франции, томившаяся в грязной темнице Республики, вскоре предстала перед судом и была приговорена к смертной казни.

Мадам Ролан

Вечером 1 июня 1793 года мадам Ролан провела свою первую ночь в тюрьме. Она проспала десять часов подряд, и лишь на рассвете ее разбудил набат, призывавший народ к восстанию. Хотя камера и была обшарпанной, в распоряжении пленницы были кровать с одеялом и подушкой и маленький письменный столик. Уже на следующий день, 2 июня, Манон составила список литературы, которую хотела перечитать или открыть для себя впервые: «Жизнь и дела знаменитых людей древности» Плутарха (в возрасте восьми лет она прочла эту книгу, которая стала фундаментальным чтением и определила ее богатую интеллектуальную жизнь), «История Англии» Дэвида Юма и словарь английского языка. На тот момент она перечитывала небольшой сборник «Четыре времени года» Джеймса Томсона, который ей удалось спрятать в кармане во время ареста. Тем же вечером мадам Ролан перевели в камеру поменьше, хотя и столь же запущенную, но с тем же набором мебели. Снабженная толстыми решетками, новая камера Манон располагалась неподалеку от канализации, предназначенной для соседских животных.

Сразу после прибытия в тюрьму Аббатства мадам Ролан договорилась с тюремными смотрителями Делавакери о том, чтобы в строжайшей тайне принимать посетителей в одной из комнат, принадлежавших супругам. Она старалась видеться как можно чаще с друзьями Гранпре, Боском, Шампанё и его возлюбленной Софи Граншам. Должно быть, все они сообщали ей вести о дочери Юдоре, муже Ролане и, вполне вероятно, о платонической любви Манон, Бюзо, а также обо всех своих друзьях-жирондистах. Однако центральное место в переписке наверняка занимала политика, некая одержимость противостоянием вооруженных провинций и Конвентом монтаньяров, федерализмом и парижской централизованной властью. Мадам Ролан жила надеждой, что ее бежавшие друзья-жирондисты, такие как Бюзо, Петион, Барбару и Луве, сумеют поднять департаменты против власти Монтаньярского собрания, выходившей за рамки дозволенного, организуют армию федератов, возьмут Париж и положат начало переворота. 12 июня состоялся первый допрос мадам Ролан. Казалось, дознаватель старался сбить ее с толку, вынудить осудить политику ее супруга и жирондистов в целом. Однако она отвечала на все вопросы складно и аргументированно, сохраняя спокойствие и собранность.

В заточении мадам Ролан дала волю своей главной страсти, которую она всегда реализовывала в тени своего мужа: писательству. В заключении она перестала довольствоваться тем, что могла писать. Она наконец явила миру свою принадлежность к писательству, буквально кричала о ней. Большую часть времени в тюрьме она проводила за сочинительством, писала «Заметки» или «Исторические сочинения». Внимательно вглядываясь в детали и задыхаясь от бешеного ритма, она излагала на бумаге свой арест, описывала все события революции, затронувшие ее жизнь, начиная с первого визита супругов Ролан в Париж в феврале 1791 года. Она поддерживала и защищала министерскую деятельность своего мужа и, искусно владея риторикой и политическими фактами, находила оправдание каждому шагу депутатов-жирондистов. Своим пером Манон изображала не только друзей, но и противников. Тетради, исписанные твердым и ровным почерком, она доверила спрятать в надежном месте навещавшим ее друзьям – Боску, Шампанё и Софи Граншам. Мадам Ролан верила, что эти тетради хранили в себе великое литературное произведение. Все яснее понимая уготованную ей монтаньярами участь, писательница твердо решила: однажды кто-то должен воссоединить эти рукописи, опубликовать их и принести в массы. Она часто представляла свое имя, напечатанное на обложке этой книги. Иными словами, ничто так не успокаивало ее, как писательство, не наполняло смыслом последние месяцы жизни.

Утром 20 июня 1793 года мадам Ролан проснулась от криков коробейника, нарочно поставленного под окном ее камеры. Вслух он читал свежий номер газеты Père Duchesne, в котором Эбер описывал визит своего героя-сплетника «к гражданке Ролан в Аббатство»[10]. Женщина, которую Эбер прозвал «королевой Коко» еще во времена министерской деятельности Ролана, теперь представляла собой не что иное, как женоподобное чудовище: «беззубая старуха» с «оштукатуренным лицом», «дряхлый мешок контрреволюции», «потаскуха», похожая на «старого гугенота». Ее оружием в схватке с проливным дождем оскорблений стало перо, которым она написала обвинительное письмо Гара, министру внутренних дел, которого назначили после отставки Ролана 22 января 1793 года. В своем письме Манон критиковала его, в частности, за то, что он выступил против жирондистов, когда последние намеревались арестовать Эбера. Там, в темнице, своими словами она метила точно в цель: «Разбойник, возомнивший себя судьей, возвышенный человек, опускающийся до оскорблений, обманутый народ, жаждущий убийств, – все они следуют своим инстинктам и думают, что поступают правильно; настоящий позор тому, кто стоит у власти и закрывает на это глаза».

22 июня на встречу с заключенной пришла гостья, которая не пожелала представиться консьержу. Мадам Ролан узнала ее с первого взгляда – то была мадам Гуссар, приятельница Бриссо и Петиона. С собой она принесла два письма от Бюзо и предложила свою помощь в роли посредника между ними. Исполненная благодарности и неприкрытого восторга, Манон приняла предложение. Вернувшись в камеру, она несколько раз перечитала письма возлюбленного, а после написала ответ, столь же длинный, сколь и содержательный.

После вышеупомянутого вопиющего акта цинизма[11] вечером 24 июня мадам Ролан доставили в тюрьму Сент-Пелажи, в которой царили куда более суровые условия, чем в Аббатстве. В женской колонии вместе содержались и обычные заключенные, и проститутки, и настоящие преступницы, а в камерах стоял непрерывный шум, то и дело перекрикивались узники. Заключенным женщинам и мужчинам дозволялись словесные и физические контакты. Днем двери камер никогда не закрывали. В таких условиях уединение представлялось весьма условным. Для местных заключенных женщин определенная распущенность становилась нормой. В обмен на 15 ливров в день мадам Ролан спала в камере одна. И хотя такая тюремная обстановка не располагала к письму, ей все же удалось раздобыть чернильницу, бумагу, перо и даже пару карандашей для рисования. В июле стояла настолько жаркая погода, что она почти не