Обезглавленные. Трагическая история Марии-Антуанетты, мадам Дюбарри, мадам Ролан и Олимпии де Гуж - Сесиль Берли

пункт назначения. Ее вновь поместили в одиночную камеру со строгой охраной. Лишь одно из двух окон слегка приоткрыто, на стенах – революционные символы и эмблемы. Также она могла прочитать слова «свобода», «равенство», «права человека» – ключевые в ее жизненном пути как женщины и в литературном творчестве. Слышала ли она песни, смех и плач жирондистов в ночь с 30 на 31 октября, за несколько часов до их казни? Неизвестно. Одинокую, обессиленную и больную, ее настолько оградили от общества, что даже тюремный смотритель не имел права зайти в ее камеру.

Мадам Дюбарри

В тюрьме Сент-Пелажи графиня Дюбарри тосковала по привычному миру. В женской колонии она видела лишь длинные холодные коридоры, ведущие к множеству маленьких, грязных, затхлых камер. На одолженные гражданином Монруи 250 ливров она заполучила постель. Мадам Дюбарри попала в Сент-Пелажи 22 сентября 1793 года, к этому моменту мадам Ролан провела там почти два месяца. Встречались ли наши героини? Знала ли бывшая фаворитка хотя бы по имени жену Ролана, который дважды становился министром в конце правления Людовика XVI и первые месяцы провозглашения Республики? Никто не знает. В тюрьме Сент-Пелажи, именуемой в честь бывшей проститутки-антиохийки, которая жила в похоти и стала мученицей в IV веке, все покупается и продается. Чтобы хорошо поесть (а не порцию бобов и полтора фунта хлеба в день), приходилось заказывать еду у мадам Бонтемпс по запредельно высокой цене. На следующий день после заключения мадам Дюбарри написала письмо своей горничной Генриетте Руссель с просьбой передать ей постельное белье. Она также беспокоилась о судьбе своих слуг, в том числе верного Дени Морина, ведь некоторым из них досталось не меньше – их отправили в Ла Форс.

В это же время приложивший руку к аресту графини Грев приступил к полному ее уничтожению. По разрешению Комитета общественной безопасности на снятие печатей замок Лувесьен перешел во владения Грева, который поселился там навсегда. Перевернув вверх дном замок и его окрестности, новый владелец собрал все бумаги графини. Ни одно письмо, даже рваный клочок, – ничто не ускользнуло от его глаз. Он все прочитал, отсортировал, заверил подлинность документов и оставил на них примечания. Кроме того, он сопоставил их со сведениями, собранными Блашем в Англии и Франции. Досье на мадам Дюбарри вышло увесистое, детальное и содержало неопровержимые доводы. Свое инкриминирующее дело Грев передал в руки прокурора Фукье-Тенвиля, и тот строил последующее обвинение против графини во многом с опорой на него.

2 октября мадам Дюбарри направила в департамент Сены и Уазы петицию, в которой напомнила, что предыдущий Комитет общественной безопасности передал ее личность и имущество под его защиту. Какая власть могла согласиться с тем, что жизнь законопослушного гражданина находилась в руках такого бессовестного человека, который открыто объявил себя врагом этой власти? Не получив ответа, она вновь направила письмо в Комитет общественной безопасности, пытаясь обратить его внимание на личность Грева – «иностранца без места жительства и известных средств к существованию».

Комитет общественной безопасности отреагировал на письмо мадам Дюбарри и отправил в Сент-Пелажи двух своих представителей, Вуллана и Жаго. 30 октября они допросили ее впервые. Отвечая на их вопросы, графиня призналась, что после кражи ее драгоценностей, бриллиантов и других вещей совершила четыре поездки в Лондон. В Лондоне ей пришлось задержаться, поскольку она ожидала суда над ворами. Если она и покидала Францию в разгар революции, то исключительно официально, передвигаясь по паспорту. Она никогда не считала себя эмигранткой и не проявляла ни малейшей враждебности к революции. Поскольку ей не в чем было себя упрекнуть, она не сочла нужным покинуть Англию и тем самым отказаться от того, что ей принадлежало по праву. В ответ на такое заявление комиссары возразили, ссылаясь на сведения, что графиня последовала настоятельным советам некоторых своих друзей, но она это отрицала. Тогда один из комиссаров показал ей письмо, написанное рукой ее банкира господина Ванденивера, от 19 ноября 1792 года. В нем он писал: «Своими декретами Конвент мечет гром и молнии в отсутствующих подданных, поголовно называет их эмигрантами».

В ходе допроса мадам Дюбарри узнала, что Грев обнаружил все золото и сотни драгоценных предметов, спрятанных в замке или закопанных в саду. Как напомнили ей комиссары, это серьезное преступление. И хотя графиня на все вопросы отвечала спокойно и по существу, она несколько потеряла самообладание, когда речь зашла о деньгах, пожертвованных или одолженных некоторым эмигрантам, таким как Роган-Шабо. Солнце уже село, когда завершили допрос. По его окончании комиссары отдали приказ перевести мадам Дюбарри в Ла Форс. Тюрьма оказалась переполнена, поэтому заключенную отвезли в уже привычный ей Сент-Пелажи. В последующие часы произошел арест Ванденивера и двух его сыновей, их всех поместили в Ла Форс, куда тут же отправились Вуллан и Жаго. Несмотря на всю преданность графине, Вандениверы не могли отрицать размер средств, о которых просила их клиентка во время своего пребывания в Лондоне.

После первого допроса прошло три недели. 19 ноября 1793 года Конвент принял решение предать мадам Дюбарри Революционному трибуналу. 22 ноября Дюма, заместитель председателя трибунала, допросил ее в присутствии Фукье-Тенвиля. Ее обвиняли в поддержке контрреволюции, спонсировании эмигрантов, перебравшихся в Лондон, и трауре по казненному королю. На все эти обвинения она отвечала настолько спокойно и аргументированно, что убедила себя в том, что у суда не осталось ни тени сомнений в ее невиновности. Из своей камеры, куда она вернулась вечером 22 ноября, она написала Фукье-Тенвилю следующее:

«Гражданин прокурор, я надеюсь, что при беспристрастном рассмотрении злополучного дела, которое Грев и другие возбудили против меня в суде, вы увидите во мне лишь жертву интриги, направленной уничтожить меня. Я никогда не была эмигранткой и даже не думала эмигрировать. То, как я распорядилась 200 000 ливров, которые Д’Эскур[16] положил для меня на счет гражданина Рогана, тому неопровержимое доказательство всем проницательным умам. Я никогда не снабжала деньгами эмигрантов, не вела с ними преступной переписки, а если обстоятельства и заставили меня встретиться в Лондоне или во Франции с придворными или людьми, возможно, настроенными против революции, я надеюсь, гражданин прокурор, что вы по справедливости и по сердцу оцените обстоятельства, в которых я оказалась, как и мои известные и вынужденные связи с гражданином Бриссаком, наша переписка с которым попала вам в руки. Я рассчитываю на вашу справедливость, а вы можете рассчитывать на вечную признательность гражданки Вобернье Дюбарри».

Читал ли Фукье-Тенвиль ее послание? Как бы то ни было, он отреагировал по-своему. 3 декабря прокурор