Без вести пропавший - Геннадий Мурзин

– Нет, я вам все рассказала… Впрочем, погодите…

– Вы что-то вспомнили, Нина Викторовна?

– Так, ерунда… пустяк.

– Нет, расскажите мне.

– Видите ли, накануне, то есть в пятницу, моя мама получила пенсию и утром, тайком от нас, как она выражалась, отстегнула двадцать рублей внуку на «социальные нужды»… Но это она всегда делала. И мы знали.

– Так, очень существенная деталь: сын ушел в школу при деньгах.

– Ну, какие это деньги по нынешним временам.

– Какие-никакие, а деньги, которые могли стать поводом для убийства.

– Что вы такое говорите, Илья Захарович! За двадцать рублей? Убить?!

– Не удивляйтесь: в Екатеринбурге был случай, когда бомж убил девочку за десять рублей. Как потом скажет, есть очень хотелось… Небольшая, но есть зацепка… Вот видите, мелочь, а очень для следствия существенная. Прежде чем уйти, хочу спросить вас прямо: скажите, Нина Викторовна, только честно скажите, вам никто не звонил, чего-либо не требовал в обмен на жизнь ребенка?

– Вы думаете, что могло быть похищение?

– Повторяю: я ничего пока не думаю. Я лишь хочу получить ответ на вопрос.

– Нет, никто не звонил и ничего не требовал.

– Это правда? Скажите, это правда? Вы ничего не скрываете? Может, вам угрожают или угрожали? Может, вас шантажируют?

– Нет-нет, Илья Захарович!

– Вы не бойтесь, ничего не бойтесь. Я, лично я гарантирую вам безопасность.

– Да, нет, я ничего не боюсь. Никого не боюсь.

В прихожей раздался звонок. Нина Викторовна встала.

– Дочку соседка доставила. Одну минуту, извините.

Хозяйка вышла. И тут же послышался визг девочки.

– Мамуль, поздравь! Сегодня по хореографическому вокалу получила «отлично».

– Ты смотри, – неопределенно отреагировала Нина Викторовна.

– Мам, ты не рада? – заметив в уголках глаз влагу, девочка воскликнула. – Опять?! Плакала? Ну, мам, тебя нельзя оставить одну!

– Тише ты. У нас посторонние.

– Кто?

Девочка не стала ждать ответа и побежала в гостиную. Ворвалась. Увидев чужого, ей совсем незнакомого дяденьку в нерешительности остановилась.

– Здравствуйте, – тихо сказала она.

Алексеев улыбнулся.

– Добрый вечер. А я знаю, как тебя зовут. Тебя зовут, дай Бог памяти, Светланой. Верно?

– Откуда вы знаете? Мамуля сказала?

– Нет. Мне сорока-белобока на хвосте принесла.

– Фи! Я уже вышла из того возраста и в сказки не верю, – строго сказала девочка.

– Да? Очень жаль. В сказки надо верить в любом возрасте. Один умный человек сказал: «Сказка – ложь, да в ней намек; добрым молодцам урок». А помнишь, чьи это слова?

– Дура, что ли? – вопросом на вопрос ответила Светлана.

Стоявшая за ее спиной Нина Викторовна, осуждающе сказала:

– Так нельзя, девочка.

– Значит, не дура? Значит, умная? – в знак согласия Светлана кивнула. – Ну, так скажи же, кому принадлежат эти слова?

– Великому русскому поэту, писателю и сказочнику Александру Сергеевичу Пушкину, – как на уроке литературы выпалила она.

Девочка, торжествующе глядя на дяденьку, встряхнула головой, отчего ее толстая русая коса взметнулась вверх и тотчас же тяжело упала на спину.

– Ну, уж теперь-то я точно знаю, что ты очень умная девочка, – сказал, все еще улыбаясь, Алексеев.

– А вы сомневались? – спросила она.

– Ну, я же тебя вижу впервые. Откуда мне знать, кто передо мной предстал: умный или не очень?

– Разве по лицу не видно?

– Ну… – вопрос загнал Алексеева в тупик и он не сразу нашелся, что сказать. – По лицу я смог определить только одно…

– Что?

– Что ты очень красивая девочка, настоящая русская красавица; что у тебя замечательные глаза: они голубые-голубые… Такие же ясные и чистые, как безоблачное небо в июльскую пору. У тебя изумительные волосы… Да что там говорить – писаная красавица! Но, прости меня, не всякая красавица – умная, далеко не всякая… Ну, извини, что сразу в тебе не рассмотрел природный ум.

– А, знаете, что я заметила?

– Что? Любопытно очень.

– Почему почти каждое предложение начинаете с частицы «ну»?

– Неужели?

– Пока я с вами разговариваю, вы пять раз начали предложение с частицы «ну»… Дарья Алексеевна говорит, что это нехорошо.

– А кто такая Дарья Алексеевна?

– Наша учительница.

– А-а-а… ну, тогда извини.

– Видите! Видите! Вы в шестой раз использовали частицу «ну». В вашей речи частица «ну» – сорняк. А раз так, то сорняк надо, говорит Дарья Алексеевна, выдирать с корнем.

Вмешалась снова Нина Викторовна.

– Не хорошо, доченька, так разговаривать со взрослыми.

– Почему? Я же ничего плохого не говорю.

– Светлана права, – вступился за девочку Алексеев. – Нет ничего лучше, как говорить правду, если даже она и такая вот горькая.

– Мам, а я что тебе говорю?!

– Светлана, тебе повезло, мне нет, – тяжело вздохнув, посетовал Алексеев.

– Почему?

– Когда я учился, рядом не было такой Дарьи Алексеевны, как у тебя.

– Мне так вас жаль.

– Но ты еще больше пожалеешь, если я назову и вторую причину.

– Причину чего? – спросила Светлана.

– Причину того, что я так часто в разговоре с тобой использую «сорняк» Хочешь узнать?

– Да.

– Я жутко волнуюсь, когда разговариваю с русскими красавицами.

– Да?.. Но я же еще маленькая… Вот когда вырасту… А вы успокойтесь и перестаньте волноваться… Ничего же страшного.

– Понимаю, но все равно…

– Мне вас жаль, – вновь повторила девочка.

На девочку повеяло от дяденьки таким теплом, что она кинулась к нему и прижалась к мужскому плечу.

– А я знаю, кто вы, – прошептала она в ухо. – Вы – тот дяденька… прокурор, который найдет моего брата.

Алексеев погладил девочку по голове.

– Вы найдете моего брата… Я верю, что вы найдете моего брата!

– Я буду, Светлана, стараться, но не хочу тебя обманывать: возможен и другой вариант… Прости. А пока, – он посмотрел девочке в глаза, – ответь мне на вопросы, – Светлана кивнула. – Ты учишься в той же школе, что и твой брат?

– Да.

– После исчезновения брата мальчишки и девчонки ничего не говорят?

– О чем?

– Например, о возможных причинах исчезновения твоего брата. Не могут одноклассники молчать об этом.

– Шепчутся, но я не знаю, о чем. Когда я прохожу мимо или останавливаюсь, то они замолкают. Может, жалеют меня, а?

– Может, и жалеют, – охотно подтвердил Алексеев.

– Ну-ка, доченька, марш к себе. Нечего вертеться возле взрослых.

Светлана обиженно надула губы, но перечить не стала и, молча, вышла.

Алексеев встал.

– Мне тоже пора… Хотя вы начисто и отрицаете возможность похищения с целью выкупа или шантажа, но я эту версию не отбрасываю. Она останется в качестве рабочей. И если вдруг вы что-то узнаете или что-то еще вспомните, то позвоните. Потому что может случиться и так, что парень в заложниках, например, в Чечне, и вам позвонят позднее. Часто бывает, что бандиты дают о себе знать не сразу, а спустя длительное время. Да, пока в нашей области не зарегистрировано ни одного случая захвата заложников чеченцами, но… Чем черт не шутит! Пожалуйста, не скрывайте ничего от нас. Это может быть единственный шанс спасения сына. Не верьте в их обещания, не вздумайте верить. Они обманут. Пожалуйста, не сделайте роковой ошибки, Нина Викторовна. Я верю вам! Я очень хочу верить!

– Ради Бога, на этот счет не беспокойтесь. Как только мне что-то станет известно, так сразу, немедленно позвоню или зайду.

Глава 5. Единомыслие

14 ДЕКАБРЯ. ВТОРНИК. 21. 40.

В дверь номера, где обосновался Алексеев, постучали.

– Фомин?

– Так точно! – послышался из-за двери зычный бас подполковника. – Можно?

– Заходи. Дверь не закрыта. Я только что пришел, душ решил принять… Я сейчас.

Фомин вошел и устроился в кресле, забросив ногу на ногу. Он взял затрепанный журнал, очевидно, оставленный прежними обитателями номера, и стал листать.

Появился Алексеев в махровом халате и с полотенцем на голове.

– Что нового? Может, порадуешь?

Фомин развел руками.

– Всей душой, но, знаете…

Алексеев его прервал.

– Если мне не изменяет память, мы еще два года назад перешли на «ты». Что случилось?

– Виноват, Илья Захарович, исправлюсь, – Фомин, вспомнив что-то, зацокал языком. – Как ты утром отделал «товарищей». Слушал я, и душа моя ликовала. Удары наносил элегантно, но, прямо скажу, под самый дых. Дягилев зверел, но сдерживался. Как он сдерживался…

– Только при мне… Уверен, он уже позвонил Тушину и наябедничал. И мне остается лишь ждать реакции, – Алексеев тяжело вздохнул. – Не думаю, что Дягилев понял, что я хотел сказать… Я не собирался кого-то унизить, тем более – оскорбить… Нет, не понял!

– Генпрокурор все время твердит одно: прокуроры – вне политики…

– Это – всего лишь декларации, а на самом деле… Из генпрокуратуры тоже несет красным душком… Нет, не понял меня Дягилев, – повторил еще раз Алексеев. – Я ведь хотел лишь сказать: история российской прокуратуры насчитывает не семьдесят лет, а почти триста. И тогда, и сейчас было два полюса: закон и беззаконие. Если ведете речь об истории, то не забывайте именно о двухполюсности жизни. Показали героическое? Покажите и трагическое. Хватит жизнь начинать с чистого листа. Жизнь была, жизнь есть, жизнь обязательно будет! Меня еще почему все это возмущает? Красно-рыже-черная убежденность мешает работе прокуратур. Повсеместно идет саботаж, многие делают вид, что следят за исполнением законов. Или лишь реагируют тогда, когда это в угоду их политическим убеждениям.