Без вести пропавший - Геннадий Мурзин

Прокурор города Дягилев встал.

– Кажется, все здесь, – обведя присутствующих взглядом, сказал он и, подобострастно склонившись, спросил. – Товарищ Алексеев, вы будете вести совещание?

Алексеев, поморщившись, нахмурился.

– Товарищ? Кто? Кому? Я – вам? Вы – мне?

Среди присутствующих прошел легкий шумок. Дягилев растерянно развел руками.

– Так принято…

– У кого «принято»? У вас? Может быть. Извините, Степан Осипович, но я вас среди своих товарищей не приметил. На работе мы не товарищи, а коллеги.

– А как тогда к вам обращаться?

– У меня есть имя и отчество. Если не знаете, спросите.

– Простите, Илья Захарович… Вы будете вести совещание или…

– Естественно, вы. Кто здесь хозяин?

– Ну, какой же я хозяин?

– Странно, что вы меня спрашиваете. Вы в прокуратуре хозяин, а какой – не знаю… Прокуратура без хозяина – бесхозная прокуратура со всеми вытекающими из этого последствиями.

– Извините, Илья Захарович.

– Не надо извиняться, Степан Осипович. Нам придется общаться некоторое время довольно-таки плотно. Я привык, так сказать, еще на берегу расставлять все необходимые акценты, чтобы к этому больше не возвращаться.

– Хорошо, Илья Захарович… Итак, совещание начинаем. Вопрос, по поводу которого мы здесь собрались, всем уже известен, поэтому не считаю необходимым подробно излагать существо дела, из-за которого прибыли к нам ответственные работники из Свердловска…

Алексеев вновь прервал.

– Не из Свердловска…

– Из Екатеринбурга, – поправился Дягилев.

Алексеев все больше мрачнел.

– Я вас поправил, потому что это не просто оговорка. Мы с вами юристы и обязаны называть вещи своими именами.

– Извините… Слово – старшему следователю по особо важным делам прокуратуры области Алексееву Илье Захаровичу.

Побагровевший Дягилев сел, облегченно вздохнул, вынул из кармана платок и стал вытирать объемистую блестящую лысину, лоб, испещренный морщинами, одутловатые щеки.

– Со мной прибыл подполковник Фомин Александр Сергеевич, старший оперуполномоченный уголовного розыска главного управления внутренних дел, – начал Алексеев. – Прошу любить и жаловать, господа офицеры. Имейте в виду: у него неограниченные полномочия от генерала Краснова. Впрочем, вы, очевидно, об этом уже знаете. Я хочу разговор с вами начать вот с чего. До совещания я заглянул в один из служебных кабинетов и увидел на стене портреты Ленина и Дзержинского. Как это понимать? Вы что этим хотите сказать? Вы хотите этим дать понять, что являетесь последователями тех традиций? Или это намек на ваши политические убеждения? Дома вы можете развешивать любые портреты, но в прокуратуре, в стенах государственной правовой структуры – простите. Второе: в холле натолкнулся на стенд «Традициям – верны!», претендующий на историчность. Знаете, что меня удивило? Если судить по вашему стенду, который видят сотни приходящих к вам тагильчан, то получается, что «славные страницы истории прокуратуры» имели место лишь в 30-е и 40-е годы. Однобокость какая-то в отображении истории. Должен вам заметить, что немало полезного делали прокуроры Нижнего Тагила задолго до Октябрьского переворота. Кроме того, в указываемые вами годы имели место не только героические поступки, но и низменные, за которые все мы должны вечно просить прощения у россиян. И не важно, что лично мы к этому не имели никакого отношения. Традиции бывают благородными и позорными: если хотите следовать принципу исторической правды, принципу исторической справедливости, то отчего одно без другого показываете гражданам? Где ваша объективность? Стыдно? Ну, так, извините! Вас же никто не принуждает развешивать подобного рода стенды по холлам.

Алексеев потянулся к графину и стакану, стал наливать воды. Воспользовавшись паузой, вновь побагровевший Дягилев вскочил со своего места.

– Убрать! Все снять! К чертовой матери, все портреты и стенды!

– Степан Осипович, погодите. У вас еще будет время раздать поручения… Это все напрямую не касалось моих должностных обязанностей, господа офицеры, а теперь непосредственно перейдем к делу. Скажите, что в прокуратуре делает Чудинова Нина Викторовна? Мне сказали, что она сидит в коридоре с девяти утра. Сама пришла или кто-то поусердствовал?

– Ну… Мы подумали, что вы пожелаете ее допросить, – начал оправдываться Дягилев, – поэтому вызвали… Ну, чтобы время не терять…

– Я просил? Поручал?

– Нет.

– Так, какого чёрта лезете поперед батьки в пекло? Вот что: пусть кто-то сходит, Степан Осипович, принесет извинения за причиненные несчастной женщине беспокойство и отправит на машине домой. Обращаю внимание: извинения должны быть принесены не от моего имени, а от лица городской прокуратуры.

Дягилев пошарил глазами по лицам присутствующих в поисках нужного.

– Глеб Георгиевич! – со своего места вскочил Чугуев, помощник прокурора, еще совсем молодой человек. – Сделайте! – тот направился к двери, взялся уже за ручку, но его остановил голос шефа. – Нет, постойте… Я сам… Вы продолжайте, я сейчас…

Алексеев улыбнулся: последнее решение прокурора ему явно понравилось. Через минуту вернулся Дягилев мрачнее грозовой тучи.

– Ну, и еще, – продолжил Алексеев. – Наше совещание я бы не отнес к категории зрелищных, поэтому в статистах не нуждается. Поэтому прошу здесь остаться лишь членов оперативно-следственной бригады, первых лиц районной и городской прокуратур, а также первых лиц управления и райотдела милиции. Остальные могут быть свободны. Надеюсь, найдете, чем заняться?

В кабинете стало посвободнее.

– Я успел перелистать уголовное дело, бегло, конечно, и, к своему глубочайшему сожалению, ничего утешительного сказать не могу. Сначала милиция, а потом и районная прокуратура отнеслись к сообщению родителей об исчезновении ребенка преступно халатно, – по некоторым лицам присутствующих руководителей пробежал нервный тик. Алексеев это заметил. – Слова мои вам неприятны, но факт есть факт. Я бы еще как-то понял, если бы семья была из разряда неблагополучных, если бы ребенок был из числа трудных, если бы факты его исчезновения случались и раньше. Увы, ничего этого, как показывают материалы дела, не наблюдается. Более двух месяцев прошло после обращения родителей в милицию, а до сих пор не удосужились допросить даже директора школы, где учился мальчик, его классного руководителя. Удивляет, что никаких следственных действий, практически, не проводилось. Объявили федеральный розыск – и все! Вы вынудили бедную мать обратиться лично к прокурору области. Я не думаю, что все это – следствие непрофессионализма следователя и оперативников-милиционеров. В Нижнем Тагиле, уверен, немало опытных и любящих свое дело специалистов. И если бы захотели, то тайну исчезновения ребенка раскрыли бы давно. Возиться, думаю, не захотели, поленились. Но это – в прошлом. Теперь нам придется вплотную заняться. Поскольку розыск не дал результатов, то я, практически, исключаю версию нахождения мальчика в бегах.

– Но не полностью, не на все сто процентов, – вставил все время молчавший Фомин.

– Согласен, господин подполковник. Есть и этот шанс, но он слишком ничтожен, поэтому на нем сосредоточивать основные усилия не будем. А вот на двух других… Я считаю, что имеет место либо убийство, либо похищение, возможно, с целью шантажа или выкупа.

– Вы так считаете? – спросил Дягилев.

Фомин возразил.

– Не исключено, понятно, похищение. Но, как я понял, до сих пор никто не заявил о требованиях.

Алексеев удивленно посмотрел на подполковника.

– А откуда нам сие известно? Лет пять назад, помню, родители, запуганные преступниками, молчали шесть месяцев о том, что их ребенок похищен, что их шантажируют. Следствие бьется, гадая на кофейной гуще, а они, зная истину, молчат. Потом окажется элементарное: ребенка похитила одна из преступных группировок. Цель? Никакого выкупа! Потому что у родителей ничего за душой не было. Дело в том, что под следствием находился один из бандитов, его надо было вытащить, потребовалось алиби. Родители похищенного ребенка должны были дать свидетельские показания, что в день и час убийства бандит находился совсем в другом месте, а именно у родителей, которые жили по соседству. Родителям, естественно, какая вера! А вот соседям, которые, якобы, видели, – совсем другое дело, особенно для суда. Похитители обещали вернуть ребенка, как только родители дадут нужные свидетельские показания. Как говорится, нарочно не придумаешь… Страх за жизнь ребенка, неверие, что правоохранительные органы могут спасти, принуждают родителей молчать. Кого-кого, а их-то я как раз и понимаю. У них более чем достаточно оснований для этого. Потому что работаем мы пока прескверно.

– Согласен: на все случаи жизни схем не напасешься, – заметил Фомин.