Жунькины байки. Сетевые записки - Евгения Непомнящая

На пятый день пребывания в стране, Барух устроился грузчиком на холодильный завод, и перетаскивал на своем горбу холодильники «Амкор». И однажды, то ли горб не выдержал, то ли ремень, державший холодильник на спине протерся, только упал холодильник с Баруховой спины, на пол упал, на заводской пол.

Но заводик был старенький, пол дощатый не выдержал падения холодильника и раскололся. Тут же прибежало холодильное начальство, и начало искать виноватых.

Так и спрашивало у всех: ми ашем? И у Баруха спросило: ми ашем, мол?

Барух справедливо решил, что его спрашивают, как его, Баруха имя. Его, правда, при приеме на работу спросили: «ма шем», но наверное, сейчас просто забыли, из-за аварии.

– Ми ашем? – повторило начальство, почему-то грозно.

И Борис, гордо выпрямившись честно сказал:

– Ми ашем? Барух -а-шем!

– Кто виноват? – спросили Бориса.

– Как твое имя? – понял Борис.

– Барух мое имя – сказал Борис, так думая.

– Барух-а-шем: слава богу – ответил Борис на самом деле.

1

О, шит!

– А, – услышал Кузьма Кузьмич ночью, спавший со своей женой, в маленькой гостинице Чехии. Эта гостиница была самой маленькой в Европе. Ну, или почти самой маленькой. Всего 3 метра восемьдесят сантиметров в длину.

– А, ах, – вскрикнули.

Кузьма Кузьмич и не спал почти, до обратного рейса самолета, оставалось всего несколько часов. Не до сна.

А тут еще эти странные звуки.

– О, о, а, – тембр голоса нарастал. Такое ощущение, что кричала женщина.

Кузьма Кузьмич покосился на жену, жена храпела.

Но не кричала. Но звук был совсем рядом. Возможно в соседней комнате.

В соседней комнате спала дочь, только позавчера вышедшая замуж.

Именно для этого Кузьма Кузьмич и прилетел в Чехию, чтоб выдать дочь замуж. «О, господи», – пронеслось в мозгу, – «что этот мерзавец с ней делает? Бьет, пытает? Ах, сволочь. Не успели пожениться, как он уже руки распускает. Ну я ему сейчас…»

Кузьма Кузьмич, как был одетым в одну майку без трусов, так и подорвался с кровати и бросился на выручку дочери. Долго бился в соседнюю дверь, в два часа ночи.

Прибежала администрация гостиницы, удивленно посмотрела на нижнюю мужскую часть, так же бившуюся в дверь, и ничего не сказав, пошла вызывать психиатрическую помощь.

Молодых в номере не оказалось. Они спокойно пили пиво в одном из ночных ресторанчиков Праги.

Кузьма Кузьмич, вернулся в номер, и решил претвориться глухонемым.

– А, – сказали рядом. Проснулась жена.

– О,о о о, – всхлипнули рядом.

Муж продолжал притворяться глухонемым. Он не знал, что происходит.

– О, шит, – сказали по английски, – шит!

– Кого-то бьют. Или даже режут. Ишь, как орет. Может полицию вызвать?

– Не вмешивайся, – сказала жена, – у нас самолет через час, не хочу опаздывать. И зевнув, проворчала:

– закрой окно, сквозит.

Сделав шаг в майке, к окну, муж увидел распахнутое окно еще одной маленькой гостиницы, примыкавшей впритык. В окне горел свет, и мелькала тень ног.

– Шит, – закричали из окна.

Муж по-русски выругался: – кончайте уже.

В окне пригласили присоединиться. Тогда, типа, быстрее кончат. И погасили свет.

Чем там занимались, до сих пор осталось тайной, мелькавших в тени ног.

Выбери меня!

Иду сегодня мимо школы, на автобусную остановку иду, чтоб на работу ехать.

А в школе уже выборы вовсю идут. И агитаторы, с листовками стоят. И тишина. И никого. В смысле людей, кроме меня, никого. И все мне своих избранников суют.

А один агитатор, даже избраницу сунул. И восхищенно так спрашивает, глядя на портрет избраницы народной:

– Ну, скажи, геверет (геверет, это я, по- еврейски) разве она не хороша? Разве есть кто умнее, честнее, красивее ее?

– Есть! – ответила геверет Жуня, – это я!

И пошла себе гордо помахивая хвостиком. Агитатор долго переваривал услышанное. Наверное, он из семейства жирафов, высоченный такой. Потом, переварив, воскликнул:

– А ты молодец! Ты знаешь? Ты молодец. В следующем году тебя выберем!

Автобус

По дороге домой, была встречена автобусным шлагбаумом. А все потому что, что хотела сократить путь к кровати. Если идти правильно, и в обход, никаких шлагбаумов нет. Шлагбаум стоял гордо-неприступно, опустив свои ресницы.

Пока я раздумывала, на сколько сантиметров к земле мне надо согнуться, чтоб пролезть в межпространственную дырку, и еще желательно так, чтоб потом я смогла разогнуться, пока я раздумывала, как будет выглядеть кругленькая тетя, почти ползущая по земле, шлагбаум вдруг проснулся, встрепенулся, и распахнул предо мной свои врата.

Для автобусов которые.

Вывод: я – автобус.

Землетрясение 1977

Румынско-Молдавско-Карпатское землетрясение марта 1977 года, отголоснулось в Днепропетровске.

Мама меня одела со скоростью, с которой одевался тогда солдат-новобранец, то есть за сорок пять секунд.

За сорок пять секунд я была одета в пальто поверх ночной пижамы, в сапоги на босу ногу, и в шарфик.

Одетая, я стояла у входной двери нашей квартиры, и ждала судьбоносного решения нашего соседа дяди Толи Борисенко, о том, бежать нам, или не бежать.

Дядя Толя Борисенко, думал долго, все шестьдесят секунд, пока землетрясение не закончилось. Но приказ дал: всем бежать. Мы подождали, пока оделись дядя Толик, его жена Людмила Сергеевна, его дочки Вика и Таня, и побежали все вместе.

Чтоб не скучно было. Пока мы бежали со второго этажа во двор, вдруг вспомнили про Марика, про кота. Вернулись за котом. Потом вспомнили про папу.

Но папы дома не было. Он был, наверное на работе. Наконец, мы выбежали во двор, где уже было много таких беженцев, и стали гулять во дворе, обсуждая полет рюмок в серванте, и крен книг. И тут появился папа, под шофе и под мухой, одновременно…

Он шел, пошатываясь, синхронно с земной осью.

– Боря, где ты был во время землетрясения? Тебя, Боря, трясло? – спросили папу соседи и родственники.

– Землетрясение? Какое землетрясение? – встрепенулся папа, – нет никакого землетрясения. Меня просто шатает от выпитого, – сказал папа и икнул.

Черный перец

Габриэль был новый репатриант. И как каждый уважающий себя репатриант, работал механиком на заводе. В те годы, все работали механиками. Это было лучше и престижнее, чем работать охранниками.

На заводе была бесплатная столовая, и даже горячая вода с душем. И полный пансион, как в лучшем санатории.

При желании можно было даже домой не ездить, ночевать на рабочем месте каких-то пару часов.

Скрутись комочком на стульчике, в комнате заседаний. И спи отдыхай. Заводская жизнь текла спокойно, но малооплачиваемо. Зачем платить, когда три раза кормят, поят и моют?

И вот один раз, Габриэль не выдержал, и решился, хотя долго тужился, решился подойти к начальнику и попросить немножко добавки на немножечко покушать.

Начальник пошел в столовую и принес хлеб. Габриэль понял, что с ним каши не сваришь, и решил пойти пообедать самостоятельно. В столовой, на столе, стояли приборы, солонка и перечница.

Габриэль взял себе супу, посолил и хотел поперчить. Но перечница в его руках, вдруг раскрылась, старая была перечница, перец вывалился в суп, попутно обрызгав и самого Габриэля, и его нос.

От такого обилия перца на носу, нос распух и начал извергать вулкан. Одновременно с носом, глаза стали мокрыми и печальными.

И слезы потекли по мужественному лицу Габриэля. У него была аллергия на черный молотый перец в глазах и в носу. В этот момент, в столовую, за хлебом, для другого просителя денежной надбавки на покушать, зашел начальник Амос. Увидел Габриэля всего в слезах, ласково спросил, что, вус***, трапылось****? Габриэль рыдая сказал, что дома кушать нечего, эйн, как говорят, ма лээхоль**, и что он решил самоубиться, потому что и зарплату не повышают, и жизнь хара*, и жить хара*. Начальник, хороший, наивный Амос, принял все за чистую монету, все перечные слезы, принял за плач души, и тут же повысил зарплату Габриэлю, на целый шекель.

2

Мышь

Сижу за компьютером. Мышкой вожу себе по коврику.

Глянь, а мышь вся потемнела, посерела, к рукам липнет, что чужие деньги. И решила я их отмыть. То есть ее, мышь компьютерную.

Мышей купать нельзя, они воду вообще не уважают, от воды могут испортиться и перестать фурычить.

Я вспомнила, что у меня есть чудо-средство для мытья всего. Называется «побрызгай и потри».

Пошла на кухню за моющим средством и чудо-тряпочкой, которая выглядит, как бумага, а чистит, как ватка. На кухню, Карл! От салона, где живет мышь, до кухни, где-то метра три, по прямой. Пришла на кухню, стою думаю, что же я тут забыла? Ага, вспомнила.

Я же пить хотела. Попила. Пошла назад в салон. Взялась за мышь, вспомнила, что хотела ее помыть. Пошла на кухню. На кухне, стою думаю, что же я хотела? Увидела орешки. Поклевала. В тазик насыпала, с собой в салон утащила. Съев тазик орешков, увидела грязную мышку. Вспомнила, что собиралась сделать. Пошла на кухню. Забыла.