Дым осенних костров - Линда Летэр

ничего не осталось. А что еще осталось, не хочу отдавать…

— Ты сейчас тоже в бою, — заметил Адабрант, — просто бой этот… иной. Не против плоти.

К его чести, услышав о попытках праправнука заглушить представляющуюся более страшной зависимость более обыденной, он не изменился в лице, и даже взгляд не выдал гнева или презрения. Только отеческая забота. Предавать ее было ужасно.

— Я ударил друга!

Глаза Адабранта потемнели.

— К чему вы пришли? — очень тихо спросил он.

— Он… простил. Не будет даже дуэли. Но я не простил себе.

— Вот что было бы настоящей потерей чести. Предательство, вражда с теми, кто за тебя, но не с тенью внутри. Видишь, как коварен мысленный враг?

— Он всегда укажет на других, — пробормотал Наль.

— Глаза твои всегда были ясны и чисты, даже когда ты возвращался из дозоров. А теперь они отрешены, помутнены отравой, и я не узнаю нашего Нальдерона. Мы не узнаем.

— Я сам не узнаю, себя, — хрипло ответил Наль. — Порой кажется, меня больше нет. С тех пор, как из груди моей вырвали кусок сердца, а болотный змей отравил ядом.

— Как же ты собираешься найти себя вновь?

— Как, — потерянно подхватил он, придвигаясь ближе, — когда это более не мои руки, не мое сердце, не мои глаза? Кто я?

— Разве не твои это руки? Айслин рассказывала, будучи зим семи ты распорол палец о ветку, играя в лесу, и не хотел говорить старшим, пока не началось воспаление. Вот этот шрам, — Адабрант развернул ладони Наля вверх и показал тонкий длинный след вдоль безымянного пальца.

— Я хотел быть взрослым, — смущенно улыбнулся юноша. — Не жаловаться по пустякам, терпеть ранения, как настоящий воин.

— А это получил ты в учебном бою с Мадальгаром, — продолжал Адабрант, указывая на пересекающую левую ладонь едва заметную линию. Рана получилась серьезной, но связки удалось спасти. Он говорил мне об этом с большим волнением. Ведь ты знаешь, Мадальгар видит в тебе и внука, и сына. А это, — он перевернул кисть Наля, коснулся чуть заметного пятна на костяшке пальцев, — еще недавний ожог. Откуда он у тебя?

— Из дозора. Мы бились жестоко. Схватил обороненный кем-то кинжал из огня.

— Как же говоришь ты, что это не твои руки?

Наль смотрел в глаза прапрадеда, словно боялся отпустить спасительную нить, способную скрепить разваливающийся под ним мост. В этот миг он был не закаленным в жестоких сватках воином, а потерянным ребенком, с надеждой цепляющимся за старшего.

— Не этими ли руками ты обнимал родителей, писал экзамены в Университете, принес Фрозенблейдам первое место на Дне совершеннолетия, а Исналору немало побед? Не ими ли сотворил множество прекрасного оружия и украшений, играл на лире и виоле, рвал спелые яблоки в саду?

Наль опустил голову, рассматривая видимые и невидимые знаки, что оставило на его руках время.

— Этими руками, — сдавленно проговорил он, — я согревал ее ладони в час зимней встречи под хвостатой звездой, плел ей венки из цветов, носил на пальце обручальное кольцо, и пальцы наши сплетались в обещании.

Он поднял глухо разгорающийся отчаянием воспаленный взгляд на прапрадеда.

— И это тоже часть тебя. Не отвергай ее. Пока душа болит, как свежая рана, это нужно просто переждать, не насилуя себя вынужденным принятием, но и не отторгая. Просто живи. Дай разумный выход боли, если нужно, а потом поднимайся и иди дальше.

— Болит… будто с души содрана кожа.

— Дыши. Ты жив.

— Я все понимаю… умом.

— Поймешь и сердцем. Это не означает, что боль уйдет, но однажды обнаружишь, что можешь принять все части себя. Это твое, горячее чистое сердце и твои ясные глаза, которые ты унаследовал от отца.

* * *

— Вы звали, господин. — Помощница камерария с поклоном остановилась у дверей.

Сидящий в выдвинутом на середину покоев кресле Наль поднял руку, показывая сверкнувшее золотом и серебром кольцо с резными самоцветами.

— Я не желал видеть этого более никогда в моей жизни, — веско проговорил он.

— Да, господин… я понимаю.

— Однако надежда моя развеялась весьма скоро. Не полагаешь же ты, что такая вещь попала в камин случайно?

— Как знать… Раз в тысячу зим и петух яйцо несет…

— А жаба высиживает, — закончил Наль гневно. — Ничего хорошего из того не выходит.

— Я не желала беспокоить вас. Положила в укромное место на случай…

Наль приподнял брови:

— Если я образумлюсь?

Служанка присела, подобрав льняную юбку и выводя носок вперед.

— Простите, господин! Мне следовало спросить у вас. Я…

«Что делаешь ты? — вопросил внутренний голос. — Наказываешь невиновных за то, что подвернулись под горячую руку?»

— Добро, — он успокаивающе поднял свободную ладонь. — Благодарю за заботу. Ты все сделала верно. Принеси мне… брусничного морсу.

Служанка еще раз поклонилась и вышла.

— Лорд и леди Нернфрез, господин, — осторожно объявил Бирк, заглядывая в дверь. — Старшие.

Наль криво усмехнулся при мысли, что во внешних покоях до сих пор разит «Хвостатой Звездой».

— А где тарглинт? — с мрачным весельем окликнул он. — Так Фрозенблейды встречают высоких гостей?

Придется брусничному морсу отступиться.

Бирка как ветром сдуло.

В действительности Наль недоумевал, зачем могли пожаловать к нему родители Амаранты, и это вселяло в него скрытую растерянность. Он не в лучшем виде и состоянии теперь, и все это вызовет у недавно породнившегося с Его Величеством Первого Дома лишь новое презрение. Однако, приняв из рук Бирка дымящийся кубок тарглинта, он решительно встал навстречу появившимся в дверях гостям.

— Лорд Радбальд, леди Клодесинда. — Наль поднял и широким жестом протянул в их сторону кубок. — Какая честь. Поздравляю с блестящй партией для вашей дочери!

Темно-синие с серебром одежды Нернфрезов придавали их величавым фигурам особенного сходства с ледяными статуями. Сам же он, подумалось с новым смешком, напоминает скорее утопленника.

— Да не погаснет твой очаг, Нальдерон, — чопорно отозвался лорд Нернфрез, а леди с легким кивком отозвалась эхом, принимая у Бирка кубок.

С каким-то разрушительным внутренним весельем Наль заметил в глазах гостей скрытую озадаченность. Если этот визит окончательно убедит их в правильности выбора Амаранты, тем лучше. Раскрученное колесо не остановить. Да и утреннее решение не притрагиваться к вину было слишком наивным, подумал он, осушая обжигающую пряную жидкость до дна. Брусничному морсу найдется применение на следующее утро.

Нернфрезы пригубили из своих кубков. Клодесинда сделала шаг вперед.

— Не стоит так, Нальдерон. Мы пришли выразить тебе свое сожаление.

— Разве? — осведомился он со всей возможной куртуазностью. — Не исполнилась ли ваша извечная мечта? Я умею читать в глазах, достойная леди. Умел еще с первой нашей встречи у ворот Нернфрезорна. Не стоит смущаться: вы имели