Между плахой и секирой - Юрий Брайдер

– Тут ты допустила небольшую неточность, – прервал ее Цыпф. – Следовало бы сказать немного иначе: в живых не осталось ни одного каиниста, который изменил своей вере.

– Ты обманут, Левка, – печально вздохнула она. – Как ты обманут!

– Верно, – согласился он. – Обманут. И, что самое печальное, именно тобой.

– Тот обман был во благо тебе. А кроме того, среди нас это не считается грехом. Наш отец, чтобы спасти себя, пытался обмануть того, кого вы считаете Богом-Создателем.

– Может, сестричка, ты меня и относительно своих детей обманула?

– А вот детей моих ты не касайся! – холодные глаза ее вновь оживились, на этот раз яростью тигрицы. – Все мои дети отдали жизнь за дело Кровавого Кузнеца! И я ничуть не жалею об этом! От тебя же, мразь, я публично отрекаюсь! – Она резко повернулась к Левке спиной. – Поступай с ним, как считаешь нужным, – слова эти относились уже к Ламеху.

На минуту во дворике виллы наступила тишина. Затем аггелы, словно опомнившись, кинулись доделывать свои дела: кто-то занялся колкой дров, кто-то ладил ведущий на сковородку трап, кто-то растягивал по дну бассейна цепи, до этого кучей лежавшие в стороне.

– Твоя сестра немного погорячилась, – сказал Ламех, когда Соня-Цилла скрылась в тех же дверях, из которых недавно появилась. – Ты и в самом деле сильно провинился перед детьми Кровавого Кузнеца, но лично я считаю, что шанс на исправление тебе все же можно дать. В память о шансе на жизнь, который Каин-изгнанник выторговал у ослепленного яростью лжебога, – теперь, когда с Левой все было ясно, речь Ламеха опять полилась плавно и величаво. – Хотя тебе придется начинать все с самого начала. Наравне с мальчишками ты пройдешь все этапы посвящения, после чего некоторое время повоюешь рядовым бойцом. Не здесь и не в благословенной Хохме, а в Отчине, Эдеме или Кастилии. Если ты уцелеешь в этой праведной борьбе да к тому же еще сумеешь доказать свою абсолютную преданность, мы вновь займемся твоей судьбой.

– Вот даже как… Мне дают шанс… Очень благородно с вашей стороны… – Нервы Левы уже были на пределе. – А что требуется взамен… Кроме беззаветной службы рядовым бойцом?

– Ничего особенного… Расскажешь нам все, что тебе известно о врагах Каина, твоих бывших друзьях. Их слабые и сильные стороны. Их взаимоотношения. Система охраны, применяемая на ночевках. Планы на будущее. Связи на местах. Но больше всего, конечно, нас интересует оружие, которое вы раздобыли здесь. Его устройство. Принцип действия. Как оно попало в ваши руки. Имеются ли другие подобные экземпляры. Ну и все такое прочее.

– А если я откажусь?

– С твоей стороны это будет глупостью. Трагической глупостью, я бы сказал. Ты все равно ответишь на наши вопросы, но свой шанс на спасение упустишь. То, что от тебя останется, даже вороны клевать не станут.

Левка хотел сказать твердое «нет», но получилось почему-то уклончивое: «Можно подумать?» Где-то в броне его души образовалась трещинка, через которую мало-помалу вытекала былая решимость.

– Только до тех пор, пока не разгорится костер, – ответил Ламех.

Аггелы, в тот же момент налетевшие на Левку, сорвали с его ног ботинки, а на руки надели железные браслеты с цепями.

– Надеюсь, дрова у вас сухие? – на эти слова Лева истратил последний запас своих нравственных сил.

– Где ты здесь найдешь сухие дрова! – сказал Ламех с напускной досадой. – Уж прости, если не угодили тебе…

Человек, впоследствии принявший имя Ламех, лет до двадцати пяти вообще не подозревал о существовании такого ветхозаветного персонажа. В той жизни, которая досталась ему, не было места для слова Божьего. Что же касается козней дьявольских, то, по общему мнению соседей, он как раз и был их зримым воплощением. Кличку Песик он получил еще в раннем детстве за своеобразную манеру драться – если сил в руках не хватало, в ход безо всяких колебаний пускались зубы, на диво крепкие и острые.

История его появления на свет в свое время потрясла весь Талашевск.

Случилось это не в роддоме, не в фельдшерско-акушерском пункте и даже не в домашней обстановке, а в – вокзальном туалете, чудом сохранившемся в первозданном виде еще со времен постройки Московско-Варшавской железной дороги, впоследствии переименованной в Белорусскую. (Все остальные станционные постройки на протяжении полувека сжигались трижды: в девятьсот пятом – революционными рабочими, в двадцатом – отступающими белополяками, а в сорок втором – партизанами знаменитого батьки Бурака.)

Однажды осенним днем посетители той части туалете которая была помечена буквой "М", услышали звуки, для заведения подобного рода весьма не характерные. Не вызывало никакого сомнения, что принадлежат они младенцу, едва только появившемуся на свет и этим фактом весьма опечаленному. Но самое удивительное было то, что истошные крики ребенка доносились не из-за стенки, делившей туалет пополам (это еще можно было как-то объяснить), а как бы снизу – из выгребной ямы.

Делегация особо детолюбивых граждан, справив свою нужду, с некоторой опаской проникла в отделение "Ж", где и обнаружила полуживую гражданку, вид которой свидетельствовал о том, что совсем недавно она разрешилась от бремени. В цементном полу туалета имелось восемь сквозных отверстий, в просторечии именуемых «очко». Рев младенца особенно явственно доносился из того отверстия, которое, кроме обычной туалетной дряни, было помечено еще и каплями крови.

Как говорится, состав преступления был налицо. А время, заметим, – суровое. Недавно закончилась одна война и уже планировалась новая, так что баб, не желавших увеличивать народонаселение советской державы, сажали даже за аборты.

Срочно послали за милиционером, обычно торчавшим на привокзальной площади, но сейчас, по случаю осенней непогоды, избравшим местом своей дислокации станционный буфет. Тот примчался немедленно – усами, покроем мундира и саблей на боку очень похожий на дореволюционного жандарма.

Был этот милиционер служакой расторопным и самоотверженным. Другой на его месте послал бы за золотарями или в крайнем случае нанял бы за четвертинку какого-нибудь бродягу, а этот полез в выгребную яму сам, только синюю шинель скинул да саблю отстегнул.

Выгребную яму не очищали еще с лета, да и дожди все последние дни лили, не переставая, так что намечавшаяся спасательная операция была не менее опасна, чем спуск в преисподнюю. Один только запах настоенной на хлорке мочи мог сразить наповал, не говоря уже о прочих особенностях, присущих отечественным станционным туалетам.

По наблюдениям бывалых людей, дерьмо не тонет, но зато в нем и плавать нельзя – сразу засосет. Пришлось милиционеру подтянуть к себе ребенка длинной доской. Тот орал, сучил кривоватыми ножками и тряс окровавленным обрывком пуповины, но на поверхности держался довольно уверенно, видно, своим удельным весом уступал даже дерьму.