Между плахой и секирой - Юрий Брайдер

Выйдя из кустов, Песик улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок. Руку с наколками он предусмотрительно сунул в карман.

– Привет. Как водичка? – вежливо осведомился он.

Девица ничего не ответила и быстро натянула лифчик. Пришлось Песику наклониться и самому потрогать воду.

– В самый раз, – заключил он с удовлетворением.

– Вот и плыви по ней, – недружелюбно сказала девица.

– Я плавать не умею. Может, научишь? – Песик стал так, чтобы его тень падала на девицу.

– За науку нынче деньги платят. – Она отодвинулась немного в сторону.

– Этого хватит? – он извлек из кармана четвертную купюру, последние свои крупные деньги.

– Слушай, вали отсюда! – девица села. – А деньги бабушке отдай. Пусть тебя в парикмахерскую сводит. (Действительно, Песик после выхода на волю немного зарос, а в те времена длинные волосы у мужчин считались чуть ли не признаком аморальности.)

– Бабушка моя откинулась, – он оглянулся назад: не видит ли их кто с реки. – Сирота я.

– Усыновлять я тебя не собираюсь, – отрезала девица. – И не надейся даже.

– Зачем меня усыновлять? Мы с тобой и пожениться можем, – усмехнулся Песик.

– Женилка у тебя еще не выросла! – Девица пока не понимала, с кем имеет дело.

– А это мы сейчас проверим, – он начал не спеша расстегивать брюки.

– Я закричу! – предупредила она.

– Только пискни, – со зловещей улыбкой сказал он. – Буфера оторву и в пасть засуну.

Брюки его вместе с трусами уже лежали на песке. Девица вскочила, ухватив свой сарафан. Настоящего страха, похоже, она еще не испытывала. Песик был слишком молод, чтобы казаться опасным.

– Пусти, сопляк! – она попыталась толкнуть его в грудь.

– Пущу, когда женилку мою испытаем. – Песик крепко обхватил ее поперек тела. – Только не дергайся, если живой, хочешь отсюда уйти.

Девица беспомощно затрепыхалась в его руках и уже было раскрыла рот, чтобы позвать на помощь, но Песик резким движением боднул ее головой в лицо. Хрустнул сломанный нос. Это сразу лишило девицу воли к сопротивлению.

– Не надо, – давясь кровью забормотала она. – Не бей… Лучше по согласию…

– Ладно. Ложись, шалава, – Песик толкнул ее на песок. – И шмотки скинуть не забудь. Я тебе не лакей.

Грубо навалившись на голую, покорную, тихо скулящую жертву, Песик, ради большего унижения, харкнул ей в лицо и почти сразу сомкнул на горле руки… Ох, как он ждал этого момента!

Когда все закончилось, он затащил труп в самую гущу зарослей да вдобавок еще и забросал ветками. На душе было легко и спокойно, словно камень с нее свалился.

– А говорят, что нет в жизни счастья! – сказал он вслух и ухмыльнулся.

Хорошенько запомнив место (ночью он собирался вернуться сюда и утопить тело в реке), Песик двинулся в обратный путь. Было самое время пропить ту самую подкожную четвертную, да и у покойницы он успел кое-что позаимствовать: часики-браслет, сережки с бирюзой и рубля три денег, не считая мелочи. Была на ней вроде еще и золотая цепочка, да где-то затерялась.

У ближайшего гастронома, в котором никогда не переводилось вино «Кзыл-шербет», прозванное в народе «Козлом щербатым», Песик встретил одного своего приятеля. Был он с виду кабан кабаном, но кличку почему-то носил совершенно не соответствующую своим габаритам – Щуплый. Имея группу инвалидности (когда-то отравился метиловым спиртом и с тех пор видел чуть получше крота, но чуть похуже курицы), он на законном основании нигде не работал, из-за лени не воровал и поэтому всегда норовил выпить на халяву, а потом еще и пустые бутылки сдать для пополнения собственного кармана. В Талашевске это называлось «сесть на хвост».

Правда, было у Щуплого и одно положительное качество. Разрушенная метиловым спиртом печень почти не перерабатывала алкоголя, и он упивался уже после четырех-пяти стаканов вина, а значит, сильно разорить своих собутыльников не мог.

Поведение его отличалось деловитостью и прямолинейностью. Китайские церемонии и пустопорожнее витийство он терпеть не мог.

Узрев приближающегося к злачному месту Песика, Щуплый лаконично осведомился:

– Есть что? – Это означало: «При деньгах ли ты, милый друг?»

– А как же! – Песик похрустел перед его носом четвертной купюрой.

– Я сбегаю, – сказал Щуплый тоном, не допускающим возражений.

– Давай, – милостиво разрешил Песик. – Я тебя в парке подожду.

– Сколько брать? – уже на ходу обернулся Щуплый.

– Для начала пузыря три.

– Мало будет, – на синюшном лице Щуплого появилось выражение досады.

– Если мало – добавим, – успокоил его Песик, все еще ощущавший в душе и теле необыкновенную легкость.

– Ну тогда я еще и подымить возьму.

– Может, ты себе на мои деньги и галоши купишь?

– Не, только пачку «Примы». – Метиловый спирт повредил не только здоровью, но и уму Щуплого. Любые слова он воспринимал буквально, а юмора не понимал абсолютно.

Пока приятель отлучался за вином (а за столь ходовым товаром приходилось еще и постоять; хоть Щуплый и брал его всегда без очереди, но не один же он такой деловой здесь был), Песик прохлаждался в парке, имевшем весьма дурную славу и поэтому редко посещавшемся гражданами, не ставившими своей целью распитие спиртных напитков. Здесь не то что фраеру залетному могли бока намять, а даже мента позорного из галифе вытряхнуть.

Не добавляли популярности парку и вороны, избравшие его для своего гнездовья. Этих черных горластых бестий слеталось сюда столько, что просто невозможно было, пройдясь из конца в конец аллеи, не получить на голову заряд жидкого помета.

Единственными украшениями парка, кроме изрезанных ножами садовых скамеек, служили скульптура героя Гражданской войны деда Талаша (одетый в кожух и ушанку, он целился из карабина в сторону райкома партии) да шеренга чугунных осветительных мачт, сработанных, надо сказать, не без изящества. У основания каждой мачты имелся небольшой распределительный ящик, в котором жилы подземного кабеля соединялись с проводами светильника. Постоянные посетители парка называли эти ящики «холодильниками». Почти в каждом из них хранились стаканы, а иногда даже кое-какая снедь, оставшаяся с предыдущих пирушек.

Песик еще и первой сигареты выкурить не успел, как примчался взмокший от усердия Щуплый.

– Ну и сволочной нынче народ пошел! – едва усевшись на скамейку, принялся жаловаться он. – «Куда, – говорят, – молодой человек, вы вперед всех лезете. Мы, между прочим, уже давно стоим». Представляешь?

– А ты что?

– А я так с понтом отвечаю: «За „молодого человека“, конечно, спасибо. Но вот за все остальное сейчас отхватите. По высшему разряду. Не стоять будете, а лежать. И, возможно, даже в гробу». Сразу заткнулись, гады.