DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

Может, тебе в темноте страшно? Не бойся, мамочка с тобой. Мамочка теперь всегда будет с тобой. Никогда с тобой не расстанемся. Разве с кем-то лучше будет, чем с мамочкой? Спи, моя девочка, спи!

Ножницы надо купить. Острые. Кот вырывается. А Сонечка нет. Хорошо, что я сначала попробовала. Я ей лекарство дала, она просто уснула, а потом раз, и все. Маленькая капля. Течет что-то, но ничего. Почти не больно. Как массаж, если по ладошке. Ножницы острые, раз, и все. И мама с тобой навсегда. Правда, Соня?

Приходят эти, спрашивают про тебя. Но их нет. Я когда не понимала, говорила, смотрите, вот Соня, спит. Молока теплого попила, мама ей колыбельную спела, не будите. И так алкашка в соседней квартире орет, бормотун бормочет, а еще вы тут со своими вопросами. Сонечка в больнице, говорят. Врут, конечно. В интернат для слепых. Родственников нет. А я, мать, говорю, я на что? Я теперь ей буду заниматься, до самой смерти. Никогда не расстанемся. Никуда ее не отпущу. Никому не отдам.

Но их нет. Сонечка есть, а их нет. Навсегда со мной.

– Ножницы маленькие, острые. И капля. Не-надо-не-надо-не-надо-не-надо-не-надо. Баю-баюшки-баю, тебе песенку пою. Молока купить. Еды коту. Их нет. Их нет. Их нет. Их нет. Что я, дура, сначала не попробовать? Не надо. Не надо. Их нет. А Сонечка есть. Их нет. Их нет. Их нет.

Черт № 3

Дмитрий Лопухов

Дьявол приходит, когда папы нет дома

Осунувшийся, с черными кругами под глазами, Железняк шагал степенно, и душа его пела стальные песни. Мимо ходили мастера, визжали и хрипели станки, цех жил и работал. Все кругом было родное, свое; впервые за много дней и бессонных ночей Железняку стало легче дышать, выровнялся пульс. В заводоуправлении кабинеты наново покрасили, настелили свежий линолеум, обновили освещение – Железняк сам же этого и добился, – но с ремонтом ушли уютные запахи дерева и старой пыли. А в цехах все так же по-родному пахло маслом, раскаленными тормозными дисками локомотива, огнем и трудом. И здесь, в отличие от заводоуправления, не было лишних ушей и глаз.

Из искрящегося стального моря вынырнул секретарь парткома Синица, высокий и черноволосый, с военным шрамом поперек брови. Душа Железняка перестала напевать, короткий миг спокойствия прервался.

– Илья Валерьевич, вы меня по обязательствам перед съездом профсоюзов? Понимаю, срываются сроки, но Гаспаряна-то никто за язык не тянул. Я не знаю, откуда он цифры по регенеративным воздухоподогревателям брал… – Синица зачем-то притворился, что не понимает, о чем пойдет разговор.

По-хорошему, раз уж началась такая мутная морока, следовало бы все отменить, сказать Синице, что дело действительно в съезде, перестраховаться и не связываться. Но ситуация у Железняка была хуже некуда. Поэтому он тихонечко, будто в железном гомоне их кто-то мог подслушать, напомнил:

– Толя, я про родственницу.

Называть Синицу по имени было неприятно, казалось, что от такого фамильярного сокращения секретарь парткома и вправду сделается малой птицей, хитро проскользнет ему, Железняку, в живот, совьет там из кишок гнездо, станет нагло пировать печенью и требухой.

Взгляд Синицы стал колючим, как будто Железняк сказал все это вслух.

– А, да-да. Да, Илья Валерьевич, как это я не… Видимо, съезд в голове, только съезд, видите как. Вот, сделано в наилучшем виде, все договорено, как и обещал.

Синица театральным жестом протянул листок бумаги. Железняк увидел написанный пузатым косым почерком – каждая цифра на четыре клетки – телефонный номер.

– Очень серьезный человек с кафедры научного атеизма. Не волнуйтесь. – Синица словно заметил отблески сомнения в глазах Железняка: – Он довольно скептически ко всему… Ну… В общем, он самых широких взглядов. Солоухина, представьте, лично знает. Одновременно «Новый мир» получает и «Октябрь». В «Науку и религию» пишет. Такой вот неординарный человек. Я, как вы понимаете, по партийной линии не вполне одобряю, но он действительно поможет.

Железняк кивнул, сухо поблагодарил, сложил бумажку пополам и сунул в карман. Повернулся, собираясь уходить, но услышал:

– Илья Валерьевич, со съездом мы все ведь решили? Пусть Гаспарян разбирается? А я тогда прямо сейчас залетаю на чехословацкий котел. У меня большая предстоит работа, столько всего успеть нужно буквально за ночь.

«Какая же гнида, – подумал Железняк. – Заварил кашу, а выплывать хочет на плечах начальника сбыта. И что у него там вообще за ночная работа?» Вслух же он смиренно сказал:

– Да, Толя, все правильно. Сию минуту и подпишу.

Синица слушал, чуть наклонив голову и потирая ладони. Похожая на восклицательный знак черная прядь красиво упала на его шрам, и Железняк внушил себе, что все напридумывал, что Синица неплохой, в сущности, человек, помогает почти бескорыстно, хотя мог бы разболтать, а взамен всего-то хочет работу, где больше интереса и пользы государству. Ну, а Гаспарян… Гаспарян, опять соврал себе Железняк, сам виноват в своих бедах.

– Ближе к ночи по номеру звоните. Не переживайте, что поздно.

Они закончили, пожали руки и разошлись. Ладонь Синицы, подтверждая успокоительный обман, была сухой и твердой, а рукопожатие – крепким.

«Не бывает такой руки у негодяя», – плавала в голове жалкая, легко потопляемая заводским опытом мысль.

До позднего вечера Железняк сидел над бумагами. Спина ныла, но он назначил себе думать, что это наказание. Когда надвинулись сумерки и кабинет залило тревожным серым цветом, Железняк встал, набросил пиджак, вышел за дверь, спустился по ступенькам и покинул отремонтированное здание заводоуправления.

На улице уже стало безлюдно, и Железняка это устраивало. Он впервые за много дней шел домой без трясущихся поджилок. Вдыхал напитавшийся смолистым теплом воздух, слушал галдящих птиц и думал, что завтра уже, возможно, он, Железняк, освободится, волноваться будет только о заводе и снова заживет работой.

Дома он занял себя ненужными мелкими делами. К дочери не заходил; глухой чревовещательский бубнеж из ее комнаты пропускал мимо ушей.

Серьезному человеку с кафедры научного атеизма Железняк позвонил в начале одиннадцатого. Обрисовал ситуацию и ответил на пару вопросов. Человек очень заинтересовался и спросил, можно ли приехать прямо сейчас.

И Железняка вдруг накрыло, мягко обволокло надеждой; поверилось, что теперь уж точно все станет нормально. Он весь исполнился радостным теплом и неожиданно звонко, едва не дав по-мальчишески петуха, крикнул:

– Да!

Железняк узнал, что с его дочерью Дианой что-то болезненно не так, в начале лета. Он ужинал на своей кухне и разбирал бумаги. Откусил пересушенную котлету, размашистым росчерком подтвердил выдачу денежной премии дефектоскописту трубного цеха. И в этот