Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

Есть в этом рассказе и другой вывод: нужно прокричать на весь мир о чинимых якобы притеснениях и тогда дело будет спасено.

И. Ахо типичный представитель того направления, которое решительно господствует в финляндской литературе. С одной стороны мечты о великом будущем Финляндии (как в «Снах молодости»; стр. 54 сей книги), с другой — напряжение всех духовных и материальных сил для того, чтобы не допустить государственно-политического сближения ее с Россией. Вне этих тем, нет ничего — достойного для разработки финляндских художников. Иными сюжетами внимания публики края нельзя привлечь. — Финнов «одушевляет мысль о том, что их племя должно развиться в особую нацию, которая сама определит свою историческую судьбу и создаст себе свою собственную культуру... необходимую также для Европы». В то же время финны восторгаются всяким указанием на возможность борьбы с русскими, чтобы не подпасть их губительному влиянию.

«Uusi Suometar», в статье «Какова истинно финская точка зрения?», — говорится о рассказах Ахо так: «Каждый из нас еще помнит, с каким восторгом в 1899 году было встречено появление «Можжевельника».» Каждый чувствовал, что в этих рассказах говорит чисто финская душа. Наиболее всего в них нам понравилось изображение финской стойкости, финского стремления найти возможность к существованию и работать в пользу этой возможности во время противодействия и угнетения» (причиняемого русской властью). Описывая здания Гельсингфорса в рассказе «Домой» (Kotiin), Ахо говорит: «Все они имеют основанием финский крепкий серый гранит, который не сыплется в море, а, напротив, шаг за шагом отгоняет волны моря все дальше от себя». «Все здания, действительно, малы, но за то они свои и прочны. Мы велись изо всех сил в земную кору, что вереск, и у того, кто вздумал бы нас отодрать от нее, остались бы в руках верхушки, корни же притаились бы в земле для того, чтобы пустить новые ростки. И когда это знаешь, и взглянешь на этот спокойный, теплый, синий небесный свод над твоей головой, тогда и почувствуешь, что Финляндия вовсе не слабее других стран, и что положение ее вовсе не так уж безнадежно»...

Некоторые рассказы Ахо ставятся финляндцами наряду с «Книгой о нашей родине» («Maamme kiija») Топелиуса и «Рассказами прапорщика Столя» Рунеберга. Сенат (в 1905 г.) постановил выдавать Ахо (и Эркко) пенсию за литературные заслуги. — Рунебергу воздвигнут памятник; Ахо награжден национальным даром. Оба они войдут, конечно, и переполнят собой хрестоматии. Подняли они значение своих произведений в глазах финского народа, прежде всего, несомненно, большими талантами. Это бесспорно. Но также бесспорно, что в крае их особенно ценят за горячий патриотизм. Основа же этого патриотизма у того и другого — борьба с русскими и противодействие правительственным мероприятиям, исходящим из Империи и имеющим в виду интересы России. «Легко себе представить то поколение финнов, которое возрастет на идеях, коими проникнуты сборники рассказов «Фенрика Столя» и «Можжевельника».

Приподнятый патриотизм свойствен малым народностям, дорожащим самостоятельным развитием своих духовных сил. Самым «необузданным выразителем этого патриотического чувства является Иоганн Ахо». У него это чувство сквозит во всем, в описании природы и в картинах финляндской жизни. «Говорит ли он о холодном восточном ветре, несущем губительный мороз на поля, только что покрытые вешними всходами, — вы чувствуете в этой реальной картине аллегорию иных отношений, общественных и политических; находит ли он в кармане клочок старой газеты, она начинается словами: «тяжелое время переживает теперь Финляндия; уныние наполняет душу»...

В Финляндии трудно назвать выдающегося писателя без «тенденциозного творчества». Все они возводят в культ любовь к своей национальности и в этом отношении не знают, кажется, меры. Браузеветгер утверждает даже, что «любовь к родине у финляндцев в наивысшем своем развитии приводит к отрицанию всемирной культуры». Они, кажется, не допускают и не признают ничего более высокого, чем идее национальности. В атмосфере узкого национализма некоторые финляндцы уже почувствовали себя дурно. Одному из них, талантливому писателю К. Тавастшерна, жизнь финнов начала казаться мелочной и бедной идеями; он жаловался «на узкость и ограниченность идеалов и умственного их кругозора». Узконациональное направление может явиться помехой к дальнейшему развитию. Опасно замыкаться в любовании одними собственными добродетелями.

Кажется литературой стали уже злоупотреблять для политической пропаганды. «Одушевление теми или иными политическими планами, — доказывал К. Тавастшерна, — нередко имеет своим источником только эгоизм или жажду известности». «Народничество иногда mot d'ordre известной партии, в котором участие сердца не имеет почти никакого значения»». Узконациональное чувство заставляет их относиться враждебно к чужеземному. А сознание мнимого или действительного превосходства перед русскими усиливает это чувство. Весь патриотизм финляндцев — патриотизм провинциальный, своего прихода, почему не может пользоваться особым русским сочувствием. Кроме того, он подогрет одним источником — противодействия стремлениям России приблизить финнов к остальным подданным Империи и желанием финнов создать из Великого Княжества нечто самостоятельное, которое бы «само определило свою историческую судьбу».

Любовь к родине у финляндцев начинает проявлять признаки болезненности и нетерпимости. «Их ревнивая любовь к этой бедной родине в каждом неприветливом слове, в каждом резком приговоре видит оскорбление единственного сокровища, ради которого живут и готовы умереть».

Естественно, что в период реформ 1898 — 1904 гг. острие сатиры было направлено на все русское. Сатирические журналы «Fyren» и «Matti Mekkäläinen» запестрели карикатурами на злобу дня. Легким игривым остроумием финляндцы никогда не отличались; добродушного и участливого отношения к русским в них не наблюдалось. Все это привело к тому, что высмеивание русского направления и наших деятелей носило отпечаток какой-то особой тяжеловесности, а шутка нередко граничила с грубостью, злобой и неуважением. Редко текст и рисунки юмористических листков попадали в цель, редко были изящны и соответствовали своему назначению. «Matti Mekkäläinen» (1899 г. № 19) поместил карикатуру следующего вида: священник о трех головах: на средней голове цилиндр; на груди наперсный крест, а из-под рясы виден хвост и нога с копытом.

Россию и Финляндию изобразили в сказке «о Медведе и Скале». Старый, большой, сильный медведь, с грубой шерстью, гордость которого росла с тяжестью лапы, обшарив юг, устроил себе берлогу на севере, которую пытался расширить и углубить. Во время этой работы он наткнулся на скалу. Медведь пренебрежительно толкнул ее мордой. Скала не подалась. Он налег всем телом; но она не пошевельнулась. Он нашел упор для ног и тем не менее скала оставалась на прежнем месте. Желчь вскипела в нем. Он принялся кусать и царапать, поносил и злословил скалу — ничто не помогало. Лесной пригорок засмеялся. Медведь, однако, в