Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

советами и действиями Петербург очень ободрял оппозицию и нередко наводил уныние на тех финляндцев, которые решались примкнуть к русской власти. В книге шведского писателя Вальфрида Спонгберга имеется указание на то, что известный русский писатель и многие высокопоставленные лица (flera högt stående ryssar) рекомендовали финляндцам «протестовать, протестовать и не сдаваться»; а один из сановников якобы предостерегал их только от уличных беспорядков и грубой бестактности. Впоследствии о том же влиятельном администраторе Н. И. Бобриков получил от своего знакомого из Петербурга другие сведения, которые совпадали с характеристикой, сделанной шведским писателем. «Господин X. меня предупредил, что г. Z. orbi et urbi ругает финляндское управление... и говорит там, где ему не надлежит говорить... Но г. Z. при этом не знал и знать не хотел, что происходило в Финляндии. Должно произойти или полное отступление от нынешнего направления лишения финляндцев их прав, или введение военного положения... Одно ясно, что у финляндского народа отбирают то, что он имел в течении ста лет и что он привык считать своим правом... Есть только «официальная» русская литература о Финляндии. Пускай министр внутренних дел только на один месяц разрешит русским газетам свободное обсуждение финляндских вопросов и тогда мы бы увидели, как смотрит Россия на Финляндию... Уничтожьте в Тамбовской губернии, например, земство и увидите, сколько будет выстрелов. Финляндцы же до сих пор не позволили себе никакого насилия. Это удивительно. Господин Z. говорил, как самый убежденный свекоман и не хотел слышать не только опровержений своих доводов, но и фактов... Это говорил не русский государственный человек, а финляндский... Выйдя от него, я думал, что вышел из кабинета Мехелина или другого вождя агитации антирусской» (17 января 1903 г.).

Неудивительно, что такие воззрения некоторых русских сановников подымали дух сопротивления одних в Финляндии и разбивали надежды других. «Имел со мной — делился со своими новостями генерал-губернатор с министром статс-секретарём, — продолжительный разговор N., видимо озабоченный переменой петербургской политики. Он опасается за успех интриги шведоманов против финского современного сената и за усиление в крае брожения, с минуты возвращения господ А. и Б.» (21 марта 1902 г.). В строках Н. И. Бобрикова, очевидно, наблюдается отражение ходов столичных союзников финляндцев.

К петербургским настроениям по необходимости внимательно присматривались и прислушивались также русские люди, несшие тяжелую службу среди нерасположенных к ним финляндцев. Русских, конечно, радовало определенное направление в исполнении намеченной программы; при иных условиях положение их становилось невыносимым. Иногда Н. И. Бобриков сообщал в Гельсингфорс свои петербургские впечатления и всякое благоприятное известие неизменно рождало сочувственный отклик радости в его немногочисленных сотрудниках. «Знайте, что свыше указанное направление твердое, — писал начальник. — Очень счастливы, что курс тверд». «Очень счастлив, что вы довольны Петербургом и твердостью курса. Это известие придает бодрость и увеличивает энергию», отвечали ему ободренные подчиненные (9 марта 1903 г.). «У вас надо всем учиться твердости и стойкости в проведении раз намеченной программы» (22 апреля 1902 г.), — признавались чистосердечно его сотрудники. Благодаря таким качествам, Н. И. Бобриков не раз доставлял своим помощникам и русской колонии удовольствие и полное удовлетворение по перенесенным трудам.

В свою очередь и они спешили поделиться с ним хорошими вестями. 30 декабря 1903 г. Николай Иванович получил из Петербурга следующее сообщение: «Общее мое впечатление такое — в настоящее время уже достаточно много лиц, которые громко говорят, что ваша политика приносит плоды, что успокоение края очевидно и что поэтому нужно признать, что вы идете по верному пути. Год тому назад таких голосов почти нигде не было слышно». Настроение в непостоянном Петербурге часто колебалось и менялось, не только у представителей аристократии, но и в среде администраторов. Сегодня особы были одного мнения, завтра — другого. То они негодовали на новые разоблачения по финляндскому вопросу, то горячились, что с финляндцами продолжают разговаривать «в белых перчатках» и запрашивают их мнения по вопросу об обороне края. С шумом и толками частных людей можно было еще мириться. Хуже влияла неустойчивость административных верхов. «Самое опасное в такое время, которое вы переживаете, — писал к Николаю Ивановичу (12 марта 1899 г.) один из его доброжелателей, — это — колебания, как на месте, так в особенности в Петербурге»...

9 ноября 1903 г. Николай Иванович получил из Петербурга письмо от своего знакомого B. В., в котором заключалось серьезное указание, вполне подтвердившееся впоследствии: «Перемена направления в финляндском и еврейском вопросах была бы несчастием потому еще более, что оба они связаны с революционным движением в России».

Сам Николай Иванович не проявлял ни малейших колебаний и совершенно не склонен был к изменению того направления, которого он держался и которое считал единственно правильным и потому его положение являлось особенно трудным среди разных веяний и течений. Он видел также, что в Петербурге финляндцы прочно укрепились в своем форпосте — статс-секретариате. Туда стекалось все недовольство на него; там обдумывались наиболее опасные планы противодействия его начинаниям. А всего печальнее было то, что в степах этого ближайшего к Верховной власти финляндского учреждения в течении многих десятилетий не было души, сочувствующей государственно-объединительным реформам. Со времени Ребиндера и графа А. Армфельта статс-секретариат был неизменным оплотом финляндских политиков.

Гр. А. Армфельт и Шернваль-Валлен, по признанию финляндских писателей, отличались большими способностями лавировать среди столичных течений. Финляндцы, ведшие политику окраины в Петербурге, должны были отгадывать, что по времени является модным.

Иногда вернее было эксплуатировать «народное недовольство», в других случаях — «неразрывное соединение Финляндии с Российской Империей». Снелльман придумал указывать на обязанность России быть великодушной по отношению к Финляндии и не разорять ее. Армфельт и его помощник особенно заботились о том, «чтобы со стороны финляндцев не допускалось ничего, что могло бы вызвать неудовольствие гуманного Монарха, от доброй воли которого в столь значительной степени зависело дальнейшее развитие края». «Как Армфельт, так и Шернваль-Валлен, — пишет финляндский историк, — в высокой степени обладали той находчивостью и теми изящными манерами, которые столь необходимы для людей высокопоставленных, почему им и удавалось осуществить многое, что для иных, менее светских людей, поставленных в такое же положение, могло бы оказаться не по силам, хотя бы последние и обладали более солидными познаниями.

Видимо, что статс-секретариат выработал известные традиции, которым неуклонно следовали финляндские дипломаты, и, кроме того, он ревниво оберегал свое положение, как центра окраинской политики.

Таким он оставался и в первые годы бобриковского генерал-губернаторства. Из переписки руководителей финляндской смуты видно, что в статс-секретариат обращались нередко какие-то таинственные личности за справками