Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

лица энергичные и умные, или когда выдвигались наиболее серьезные для края вопросы. В те дни, когда гельсингфорсские политики узнали, что А. А. Закревский — лицо влиятельное при дворе и что статс-секретариат отодвинут им на второй план, — сенаторы решили чаще наведываться в Петербург, чтобы поддержать значение молодой конституции. Разгон между Гельсингфорсом и Петербургом был так велик, что дал повод одному финляндцу сказать: «весь экономический департамент сената находился в настоящее время на большой дороге». Период времени с 1899 по 1904 г. был полон реформ, а у власти стоял редкий по энергии деятель Николай Иванович Бобриков, почему финляндские визиты почтения к петербургским особам и администраторам не прекращались. Некоторые финляндцы создали из посещения Петербурга род специальности и особой службы, которую исполняли настолько ретиво, что иногда отлучались для этого из Гельсингфорса без разрешения начальства.

В Петербург финляндские ходатаи действовали разными способами. Одни развозили книги и брошюры, полезные для поднесения высшим и влиятельным особам, другие — искали новых покровителей, но главным приемом являлась устная пропаганда финляндских идей, сеяние слухов и принесение жалоб. «Здесь (в Гельсингфорсе) все кричат о предстоящей поездке Карамзиной в Петербург, с целью мольбы об удалении ненавистного генерал-губернатора. С каким бы наслаждением, прибавляет Н. И. Бобриков, я удовлетворил такому по-видимому единодушному финляндских главарей желанию» (19 апреля 1900 г.). Разнося по Петербургу нужные вести, враги генерал-губернатора уверили, напр., своих слушателей, что он воспретил исполнение финляндского «гимна» «Вортланд». «Очевидно нелепость подобного слуха есть следствие интриги финляндских крыс и мышей, — писал Н. И. Бобриков к В. К. Плеве. Считаю долгом приложить при сем документы, способные опровергнуть эту наглую клевету» (22 февраля 1900 г.). Документы устанавливали, что генерал-губернатор распорядился, дабы военные оркестры не принимали участия в политических демонстрациях. Газеты же края сообщили, что генерал-губернатор запретил исполнение патриотических пьес. Стокгольмский орган пошел далее и выпустил статью «Бобриков в качестве цензора музыки», с широкими комментариями. Поднятый шум оказался политическим маневром, с целью возбуждения финского населения и петербургских особ против русской власти. «В Петербурге много слухов один другого нелепее, читаем в последующем письме Н. И. Бобрикова. Говорят, у меня в доме стекла побиты, говорят, сейм отказался от работы и т. п. Все это чистый вздор»... им рассчитывают достигнуть «перемены курса». Что некоторые представители финляндской политики прибегали к «сочинению» историй, видно еще из следующего письма генерал-губернатора к B. К. Плеве. «При встрече с министром X.. я не удержался, чтобы не спросить об известной на него ссылке (финляндцев) гг. N. и М. Министр решительно отвергает самое свидание с этими господами за последние шесть месяцев. Хороши гуси? Их надо разоблачать и приводить к одному знаменателю». (19 июля 1901 г.).

По возвращении в Гельсингфорс, ходатаи пускали в ход новые толки. Излюбленными темами в подобных случаях являлись рассказы о полном «fiasko генерал-губернатора», о скором его удалении, о «перемене курса», о сочувствиях русского высшего и либерального общества финляндцам и т. п. В Финляндии жили надеждой на перемену курса и говорили, что генерал-губернатором будет назначен А. О. (20 октября 1902 г.).

Походы, которые велись в союзе с русскими влиятельными деятелями, несомненно, портили кровь начальнику края и отнимали у него немало времени, хотя в письмах Н. И. Бобрикова и встречаются указания на то, что «петербургский штаб финляндской интриги» его не тревожит. Интрига могла не тревожить его только потому, что он не позволял себе ничего противозаконного и безнравственного. Но для человека нашей же плоти и духа, она не могла проходить бесследно. «Пожалуйста, принимайте только к сведению доходящую до вас в Петербурге критику современной финляндской политики, писал Н. И. Бобриков генералу, подпавшему, вероятно, под влияние столичных салонов. Чтобы быть серьезным и полезным критиком, надо близко изучить дело, а многие ли из них представляют себе верно здешнюю современную обстановку? Я действую строго по закону, по совести и в интересах только правды. Такое направление продлится столько, сколько Богу угодно будет держать меня в Финляндии» (16 марта 1900 г.). «Совесть меня ни в чем не упрекает, — значится в большом письме Н. И. Бобрикова к В. К. Плеве, — и я осуществляю лишь мне данную Его Величеством программу. Если Государь мной недоволен— это другое дело. Проявление со стороны Его Величества недоверия заставит меня, нисколько не колеблясь, уступить занимаемый пост другому, более достойному и способному. Два года я уклонялся от оказанной мне чести, хорошо сознавая всю трудность, а подчас и полную невозможность, удовлетворить современным от края требованиям. Я имел счастье обо всем докладывать Государю еще до назначения. С тех пор ничего не случилось мной не предусмотренного. Вот почему все невзгоды переношу с терпением. Петербургских критиков-крикунов я хорошо знаю по своей в столице службе. Эти непризванные критики много говорят и нередко кричат о деле, которого близко не знают и не понимают. От клеветы, конечно, застраховаться весьма и весьма трудно и поэтому я дорожу лишь только доверием Государя и собственной совестью» (1 апреля 1900 г.). «Скажу совершенно откровенно, сообщал Н. И. Бобриков другому лицу, что самую злую критику я перенесу с полнейшим равнодушием, опираясь на спокойствие совести. История скажет свое правдивое слово».

В Петербурге, среди знати и среди высшей администрации, финляндцы всегда имели сильных покровителей. Это хорошо было известно генерал-губернатору. Без петербургской помехи русские дела в Финляндии, несомненно, шли бы значительно успешнее. «Смею думать, — писал Н. И. Бобриков (7 сентября 1901 г.) к B. К. Плеве, — что если бы финляндцы не имели покровителей свыше, то и никогда не смели бы решиться на столь дерзкое противодействие». Несомненно, что во многих случаях союзники финляндцев в Петербурге являлись более опасными для русского генерал-губернатора, чем «заговоры» Гельсингфорсских чиновников и вся интрига сторонников пассивного сопротивления. «Я, поверьте, понимаю всю тяжесть вашего положения, — сообщал Н. И. Бобрикову его знакомый. Сциллы и Харибды петербургские мне известны. Финляндские шхеры ничто в сравнении с ними и страшны они только благодаря Петербургу. Имею полную надежду, что при вашей твердости и умении русское государственное дело... будет доведено, вопреки всему, благополучно в тихую гавань» (21 мая 1902 г.). Шведоманы работали «во всю», очевидно, рассчитывая на поддержку в Петербурге, писал Николай Иванович... «В Петербурге мало кто знает истинное положение наших здешних дел и потому у финляндцев (там) масса защитников... (2 апреля 1900 г.). Финляндцы продолжают упорствовать, но я убежден в неизбежности их сдачи, лишь бы петербургские политиканы не мешали», утверждал и надеялся Николай Иванович.

Своими