Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

благородный и великодушный образ действий своего монарха. Но Россия никогда не будет смотреть хладнокровно на попытки проповедовать сепаратизм и обособление; таких домогательств не потерпит русский Государь и не можем допустить мы, верные подданные русского Царя».

Другая особенность финляндских газет заключалась в следующем: «У нашей печати, находящейся в руках высшего класса, — писал финн, — вошло в обычай утаивать все то, что исходит хорошего с русской стороны, и в то же время изображать чернее черного все теневые стороны». Любимой темой финляндских газет было нанизывание отрицательных сторон русской жизни и государственных неурядиц, чиновничьих злоупотреблений и т. п. Мутной пены в обширном океане русской жизни было много и тема оказалась поэтому благодарной. Оборванцы и хулиганы Максима Горького явились также желанными гостями для издателей. Газеты по всем вопросам государственной жизни вели дело так, что возбуждался лишь антагонизм к России. «Степень политического беспристрастия и приемы финляндской печати заставляли вообще желать многого».

Когда главная шведоманская газета «Nya Pressen» была воспрещена навсегда, длинный обвинительный акт ее провинностей был напечатан. Оказалось, что она постоянно порицала действия Верховной власти и пыталась противодействовать им, призывала к агитации, возбуждала неприязненные отношения к русским, тенденциозно подбирала известия из России, составляя нечто в роде уголовной хроники, стремилась бойкотировать группу лиц, принадлежащих к власти и т. п. В той же большей или меньшей мере повинны были остальные издания края.

На местную печать жаловались генерал-губернатору сами финляндцы. «Сенатор Тудер пишет мне, что оскорбления, наносимые лицам, преданным правительству, тем для них чувствительнее, что остаются совершенно безнаказанными».

Печатью пользовались и для того, чтобы дискредитировать русскую власть. «Сейм, — сообщал генерал-губернатор министру статс-секретарю, — поспешил отпечатать свои преступные претензии и направленный против меня обвинительный акт; он сообщил их в газеты для обнародования к прямому ущербу генерал-губернаторской власти и достоинства»... (24 мая 1900 г.). Подобные обстоятельства неизбежно требовали вмешательства цензуры. «Хотя преследование газет и цензоров не даст существенных результатов, но все-таки мы должны карать виновных, руководясь только указаниями совести», находил Н. И. Бобриков, обсуждая вопрос со своим помощником. «Строгость к печати есть Благо финского народа», — прибавил он в другом письме (18 августа), так как находил, что газеты прежде всего вредили своими выходками интересам края.

Русская власть желала, чтобы печатным словом не злоупотребляли, чтобы слово не направлялось в целях политики сепаратизма, чтобы оно не вырывало пропасти между коренной Россией и Финляндией, наконец, власть требовала большей сдержанности в выражениях. Циркуляром воспрещено было (в 1900 г.) цензорам пропускать статьи, толковавшие отношения Финляндии к России несогласно с манифестом 3 (15) февраля 1899 г. Но цензорами были финляндцы и они сочувствовали своим газетам. «Пришлось мне, писал начальник края к В. К. Плеве, уволить председателя главного управления по делам печати, мной неоднократно уличенного в измене русским интересам» (16 ноября 1899 г.).

Газеты часто не подчинялись предъявленным требованиям. Редакторы пытались игнорировать даже самые запрещения. Временно приостановленные газеты в первое время стали выпускать «летучие листки» под разными названиями, преимущественно птиц. Появились «птичьи листки». «Нам надо исподволь устранить эту насмешку», писал Н. И. Бобриков 7 июля 1899 г. H. Н. Шипову. Пришлось новыми распоряжениями пресечь обход закона. Решено было подвергать ответственности также и типографии за печатание подобных «летучих листков».

Когда же газеты после того подверглись каре, они стали доказывать несправедливость ее тем, что к области печатного слова русская власть не применяла основного принципа свободы промышленной деятельности, священного права собственности и права на труд. «Газеты упускали при этом из виду, что агитация печати могла сказаться для страны худшими бедствиями, чем основанное на законе нарушение права собственности того или иного редактора, или хотя бы временное материальное неудобство для читателей газет».

Изобретая средства для борьбы с властью, некоторые редакторы просили об утверждении устава нового акционерного общества страхования финских газет от цензуры. Этим, очевидно, имелось в виду нейтрализовать наказание. Генерал-губернатор, в силу местного закона, имел право карать и потому попытки частных лиц облегчить наказание являлись сами по себе противозаконными. Проект не удостоился, конечно, утверждения.

Для воздействия на русскую власть, местные деятели прибегали к депутациям, которые, однако, к цели не приводили, хотя финляндцам представлялось, что они яко бы смягчили «инквизиционное рвение» генерал-губернатора. После запрещения одной северной газеты, к генерал-губернатору явилась депутация крестьян. Начальник края спросил их: дорог ли всем ее членам закон и желают ли они быть во всем послушными его требованиям? Они ответили, конечно, утвердительно. Генерал-губернатор продолжал, что и ему лично закон дорог и именно этот закон вызвал применение карательных мер. Финляндские писатели поспешили заявить, что закона генерал-губернатор не понимает и неправильно толкует его. Депутации от крестьян умножились. Зная их происхождение и желая прекратить подобные хождения, генерал-губернатор предложил им обращаться к начальникам губерний, а сам стал принимать лишь их письменные заявления. Как создавались депутации, можно догадаться из следующего примера. Генерал-губернатор запросил мнение сената об официальных губернских ведомостях. Об этом, конечно, всюду узнали и сейчас же явились представители от крестьян, в уста которых вложен был отрицательный ответ по делу.

По запросу о губернских ведомостях в Финляндии воздействие при посредстве крестьянской депутации было совершенно излишним. Вопрос был возбужден генерал-губернатором. Местные власти и учреждения ответили отрицательно, ссылаясь весьма основательно на то, что старые официальные органы никогда не пользовались успехом в Финляндии, не смотря на дававшиеся им преимущества. «Газета, которая издается по приказанию начальства и которая не может свободно обсуждать общественные вопросы, встречает недоверие в обществе». «Без живого общения между газетой и читателем ничего нельзя достигнуть в Финляндии». Подписчиками официальных изданий оставались только казенные учреждения и должностные лица. Взаимодействие между печатью и обществом возникает при свободной конкуренции органов печати. Ответы убедили генерал-губернатора в полной нецелесообразности официальных губернских ведомостей для Финляндии и он сейчас же отказался от своего плана.

В период объединительных государственных реформ, отзывчивость печати возросла и вся она, по заявлению финляндского публициста, перешла в оппозицию, разоблачая несостоятельность и «нечестность русских софизмов».

Когда предупреждения и запрещения сыпались на головы одних редакторов, то другие видели в этом напоминание и устрашение и, не желая прослыть трусами, упрямо продолжали свои резкие критики и задорные заявления.

Все вновь и вновь вызывало вмешательство генерал-губернатора, считавшего себя ответственным за край. При перечисленных условиях, он вынужден был усилить цензуру.

Об этом Н. И. Бобриков рассказывает следующее: «Прежде чем прибегнуть к карательным мерам, я пытался воздействовать на редакторов советами и предупреждениями. Затем мне пришлось терпеливо делать предостережения; но все напрасно. Чтобы избегнуть упрека