Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

class="p1">Наконец, чтобы устранить малейшее сомнение относительно того, кому Россия обязана созданием общественного мнения Европы по финляндскому вопросу, достаточно привести несколько строк из писем известных уже знакомых, которые часто писали друг к другу. В ноябре 1898 г. шведский подданный писал своему приятелю в Финляндию: «Не находишь ли ты, что наступило время хорошо организованным газетным походом обратиться к Европе. Правда, что Мехелин и другие пишут брошюры и ученые журнальные статьи, но здесь следовало бы, представляется мне, в популярно изложенных статьях в газетах и журналах и маленьких брошюрах обратиться непосредственно к общественному мнению». 11-го марта 1899 г. он вновь напоминает: «Не следует ли теперь предпринять энергичный поход в Европу».

Поход этот был правильно организован и велся долго и упорно. Финляндцы, конечно, лучше других знали, когда для них было полезно усилить боевую тревогу. После массового адреса, во время сейма, при прибытии интернациональной депутации, в момент усиления эмиграции, во дни Гаагской конференции и т. п. поток статей и телеграмм усиливался. Финляндские агитаторы рассылкой корреспонденций имели в виду приобрести симпатии для Финляндии среди населения западноевропейских государств, воздействовать общественным мнением цивилизованного мира на русское правительство и поддержать в своих согражданах дух сопротивления. «Нам остается — (писали финляндцы, например, в «Daily Graphie») просить помощи у Англии и Европы, в надежде, что ваши протесты окажут воздействие на русское общественное мнение и помогут понять то зло, которое совершается именем монарха». В корреспонденции из Або, была выражена надежда, что «Европа не останется праздной зрительницей происходящего ныне уничтожения финляндских прав».

Финляндцы упорно преследовали свою цель, не желая знать, что невмешательство во внутренние дела других государств сделалось основным принципом европейской политики.

Симпатии западных народов к Финляндии обусловливались в значительной мере их расположением к конституционной форме правления и родством культур, а также традиционным нерасположением в России. Но кроме того, финляндцы знали, чем можно было «взять» Европу и купить ее расположение и потому они перед либеральным Западом обильно сеяли либеральные слова, рисуя себя сторонниками свободы слова, бойцами за национальные начала и культурные успехи, страдальцами за справедливость, угнетенными насилием, произволом и варварством русского бюрократизма.

В начале подъем оппозиционных чувств в Финляндии и симпатий в Европе были столь велики, что Харри (Гаральд) Перроту удалось основать в Англии журнал «Finland an English» (Journal devoted of the cause of the Finnish people). Статьи его были почти сплошь финляндского происхождения.

Чтобы не дать ослабнуть интересу к Финляндии и будить внимание Европы, брошюрам и статьям давались кричащие заглавия: «Финляндский разгром» (1900 г.), «Русская политика насилия в Финляндии» (Берлин 1902 г.), «Растление Гельсингфорсской полиции», «Ужасное положение» — (Ett ödesdigert läge, Uppsala, 1899 г.), «Государственный переворот в Финляндии 1899 г.» — (Statskuppen i Finland Stockholm. 1889 г.), «О неправильных действиях в финляндском управлении» — (Om missriktningar i Finlands förvaltning, Stockholm, 1900 г.), «Перелом», (Brytningstider. En historia från Finland. Pekka Malm. Stockholm 1901 г.), «Сцены из февральской революции в Финляндии. Насилие и закон» (Våld och lag. Scener från februarirevolutionen i Finland, Stockholm 1902 г.) и т. n.

Под подобными же зазывающими заглавиями появлялись и статьи в журналах и газетах Запада. «Le droit des faibles», «Finland in Gefahr», «Finlands hämd» (Месть Финляндии), «Une nation en deuil», «Un coup dEtat», «Storm-Glouds in Finland», «Finlands Ende», «Finland and the Czar», «Le tzar et la Finlande», «Statskuppen i Finland och den nationella ryska eröfringspolitiken». («Государственный переворот в Финляндии и русская национальная политика завоевания»). «В стране, покрытой трауром».

В названиях, конечно, отразился тот дух, которым прониклась заграничная литература. Содержание оправдывало боевые заголовки. Чего только не распространили тогда заграницей! Утверждали, что в Гельсингфорсском университете преподавание введено на русском языке, что сенат высказался за опубликование «манифеста 3 февраля под сильным внешним давлением», ибо русским войскам розданы были боевые патроны и люди держались в казармах в полной готовности к выступлению по первому приказанию). Было сообщено, что «поход против свободы финляндской печати дошел до того, что осталась только одна маленькая шведская газета, выходящая в Гельсингфорсе». Мир был оповещен телеграммами о том, что учительская семинария в Сердоболе и Политехнический институт в Гельсингфорсе закрыты, что сорок три пастора уволены от должностей, что все власти и суды подверглись обрусению. Описывая уличные беспорядки 18 апреля, журналист называет событие «казачьим насилием» и по этому поводу изощряется в исторических выводах, говоря, что благословением объединительных реформ является в Финляндии русский язык, гнилое русское чиновничество, глупая и жестокая полиция 3-го отделения... Писали, что Россия ставит казаков в каждый финляндский город, пли даже на каждую железнодорожную станцию и расправляется со всем и вся нагайкой. Рассказывалось, что в финляндских деревнях ходили тревожные слухи о том, что скоро будут закрыты все школы, что чиновники и газетные деятели, защищающие конституцию, подвергнутся тюремному заключению, что жизнь финского народа становится все более и более невыносимой и т. и.). Континентальные газеты утверждали, что удар финляндской автономии явился последствием личных счетов между тремя русскими государственными деятелями. В западных изданиях повторяли затем, — отчасти, вероятно, со слов, сказанных Л. Мехелиным на сейме 1900 г., — несообразность о том, что генерал-губернатор стремится озлобить жителей своими распоряжениями и вызвать в них раздражение»), что Россия «готовится нанести последний смертельный удар Финляндии»). Мероприятия русского правительства называли агрессивными и разрушительными. «Грубой силой против физически слабого и официальной ложью заграницей — вот какими средствами русское правительство желает достичь цели — уничтожения политического и национального существования Финляндии», — писал Axel Lille. И так далее.

Картина Финляндии получалась исключительно мрачная; состояние населения рисовалось невыносимо тягостным. Все верили подобным сообщениям, так как знали, что они исходили из финляндского источника. Получалось удручающее впечатление. А в действительности все являлось недобросовестным измышлением, сочиненным, для возбуждения чувства сострадания к финляндцам.

Финляндцы трудились не напрасно. Силу и значение печатного слова онп знали. Благодаря собственным стараниям и обильной помощи их друзей, финляндский вопрос сделался столь же известным в Европе, как любая война или иной большой политический конфликт. Число туристов в Финляндии увеличилось и их описания вновь умножили литературу о крае. Сведения о Финляндии достигали Южной Америки и Южной Африки).

Сочувствие к Финляндии было возбуждено. А «симпатии заграницы, — пишет финляндец, — всегда были для нас всех большим благотворным утешением во многих трудных минутах»).

Финляндцы добились, следовательно, того, что их пожалели и о них узнали повсюду. Но какова цена всего этого в глазах тех спокойных и беспристрастных, мнение которых только и может иметь значение при рассмотрении