Ужасы: Последний пир Арлекина - Рэмси Кэмпбелл

«Клубничную трубочку!» — кричит толстый Гарольд Смит, как обычно опередивший остальных, и мистер Льдинка со щелчком открывает одну из шести маленьких дверок на левом борту грузовичка, достает трубочку и протягивает ее Гарольду, затем берет деньги. Не успел ты сообразить, что к чему, а он уже скользнул к правой верхней (одной из четырех задних) дверце, открывает ее: щелчок — и Манди Картер держит свой замороженный кленовый сироп, лижет его и протягивает монеты одновременно. А теперь мистер Льдинка распахивает одну из шести маленьких дверок правого борта: щелчок — и Эдди Морс впивается зубами в верхушку светло-красного хрусткого эскимо с корицей, жует и глотает, и абсолютно счастлив.

Когда же — как всегда на твоей памяти — тихо щелкает верхняя средняя дверца на правом борту грузовичка, и твои монеты ложатся на большую, белую, вечно прохладную ладонь мистера Льдинки, и ты отступаешь, получив предмет своих страстных желаний, лижешь оранжевую сосульку и ощущаешь, как потекла по горлу ее свежесть, ты вновь обнаруживаешь, что восхищаешься плавностью перемещений мистера Льдинки, когда он скользит и приседает, поворачивается и нагибается, кланяется и тянется, переходит от одной маленькой дверки к другой, не ошибаясь и не останавливаясь. Его большое тело несет прохладу, и ты хочешь двигаться так же ловко, когда бежишь, раскинув руки, по площадке, надеясь поймать улепетывающего товарища и зная, что не поймаешь.

Все так знакомо и отрадно: утихающий щебет получивших свое детей; немеющий язык, уничтожающий рыжую сосульку и уже касающийся плоской деревянной палочки; привычная тяжесть горячего летнего воздуха.

Но на этот раз что-то немного иначе — не так, как прежде. Потому что ты совершенно случайно заметил то, на что раньше не обращал внимания. Мистер Льдинка никогда не открывает нижнюю правую дверцу на задней стороне кузова фургона.

Он распахивает все остальные, все до единой. Ты видишь это и теперь, когда приходят новые дети. Щелк, щелк, щелк — открывает он их одну за другой, извлекая банановые брикеты, вишневые завитушки и прочие ледяные сладости, всегда каждую из своей собственной, определенной и предсказуемой дверки.

Но его большая прохладная рука то и дело проскальзывает мимо одной двери, той, что на задней стенке грузовичка, в нижнем ряду, справа. И сейчас ты понимаешь, с легким и даже забавным трепетом, что никогда еще — ни разу за все эти годы, с тех самых пор, как твой старший брат Фред впервые взял тебя за руку и протянул мистеру Льдинке деньги за твою оранжевую сосульку, потому что ты был так мал, что не умел считать, — никогда не видел эту дверцу открытой.

И вот ты уже слизал весь апельсиновый лед, и твой язык снова и снова пробегает по грубой поверхности палочки, не чувствуя ее, и ты неотрывно глядишь на эту дверь, и у тебя сосет под ложечкой, и ты точно знаешь, что должен, обязан открыть ее.

Теперь ты внимательно следишь за мистером Льдинкой, подсчитывая про себя, сколько ему нужно времени, чтобы добраться досюда от самой дальней передней двери, и так как твой разум работает сейчас очень быстро, вскоре ты понимаешь, что два заказа подряд удержат его у кабины ровно настолько, чтобы ты успел открыть никогда не открывавшуюся дверь, к которой ты стоишь так близко, что можешь дотронуться до нее, стремительно заглянуть внутрь и захлопнуть прежде, чем мистер Льдинка что-либо заметит.

Бетти Дин просит «снегурочку», а стоит она в очереди перед Майком Говардом, который всегда заказывает ореховое — оба эти сорта хранятся далеко с правой стороны.

Мистер Льдинка проскальзывает рядом с тобой, обдавая студеным воздухом, так что по коже бегут мурашки. Не мешкая, не колеблясь, не оставляя себе времени на раздумья, ты протягиваешь руку.

Щелк! Твое сердце леденеет, как и все внутри этого грузовика. Там, в квадратном отверстии, холодные, белые и блестящие, два аккуратных штабеля маленьких ручек, размером с твои; растопыренные пальчики тянутся к тебе и к солнцу — тонкие мертвые запястья теряются в темноте. Над двумя верхними ручками, вырастая из чего-то круглого и искрящегося, невозможного и кошмарно неподвижного, торчат две тугие золотистые косички с миленькими такими, заиндевевшими бантиками. Но ты, объятый ужасом, смотришь слишком долго, и дверца захлопывается, накрытая почти целиком громадной ладонью мистера Льдинки. Он склоняется над тобой, его широкое улыбающееся лицо почти прижимается к твоему, и ты чувствуешь идущий от него отгоняющий летнюю жару холод.

«Только не эту дверь, — говорит он очень тихо и нежно, и его маленькие, крепкие, редкие зубы сияют, точно осколки айсберга. Оттого, что он совсем рядом, ты понимаешь: даже его дыхание — ледяное. — Те, что там, не для тебя. Они для меня!»

Потом он опять выпрямляется и продолжает плавно перемещаться от дверцы к дверце — щелк, щелк, щелк… Никто из других ребят не видел того, что внутри, и никто из них не поверит твоему рассказу, хотя глаза их расширятся, и история им понравится, и ни один из них не заметит обещания в глазах мистера Льдинки — обещания тебе. Но ты заметил, не так ли? И однажды ночью, когда лето уже минуло, и подморозило, и так не хочется, чтобы холодало сильнее, ты будешь лежать в своей кроватке, совсем один, и услышишь немудреный напев приближающихся к тебе сквозь ночь, сквозь мертвые сухие осенние листья колокольчиков мистера Льдинки.

Динь-динь-динь, динь-ди-лень…

А потом, позже, ты, вероятно, услышишь первый щелчок. Но никогда не услышишь второго. Никто из них не слышит…

ЭЛИЗАБЕТ ХЭНД

Автолавка

(Пер. Г. Соловьевой)

Элизабет Хэнд живет на побережье Мэна с романистом Ричардом Грантом и их дочерью Кэлли Анн. Она — автор романов «Долгая зима» («Winterlong»), номинированного на премию Филлипа К. Дика, ее рассказы печатались во многих журналах и антологиях, таких как «The Year's Best Horror Stories», «Full Spectrum II» и «Twilight Zone». В качестве редактора она сотрудничает в «Science Fiction Eye», а ее книжные обозрения и критические статьи публиковались в «The Washington Post», «Penthouse», «The Detroit Metro Times» и в феминистском издании «Belles Lettres».

Нижеследующий образчик темного фэнтези основан на жизненном опыте автора, работавшей некоторое время в автолавке в Грин-Каунти, Виргиния. «Как и Джули Дин, — пишет она, — я ела слишком много „бомбочек“, выкуривала слишком много сигарет и знакомилась с людьми, которых вы найдете в этой истории, в том числе с Бородатой Женщиной, Сэмом и малюткой Эвой. И как скажет вам каждый, кто провел много времени в тех горах, там случаются странные истории».

С Бородатой Женщиной я познакомилась в первый же день, когда поехала с Кассом в автолавке. В тот жаркий день я распласталась на полу поперек матраса. В нескольких дюймах от моего носа валялось скомканное уведомление об исключении из аспирантуры. Рядом — менее официальное письмо, сообщавшее, что, поскольку у меня нет интереса к работе в книжном магазине «Плодовитый ум», в моих услугах там больше не нуждаются и что я должна незамедлительно вернуть «Инкунабулу Дефри», которую «позаимствовала» для работы над диссертацией.

Снизу доносились басовые аккорды пробной записи домашнего оркестра. Я со стоном сунула голову под подушку. И притворялась, что не слышу стука в дверь, пока Касс не вошел сам.

— Просыпайся! — провозгласил он, опустившись на колени возле матраса и поглаживая мне спину палочкой фруктового льда. — Пора отправляться в рейс на грузовике с мороженым.

Я опять застонала и еще глубже зарылась под подушку.

— Вредина!

— Это мороженое, Джули! Всем известно, какое оно вредное.

Касс прижал брикетик к моему загривку. Розовый лед потек, и он принялся слизывать капли с моей кожи, нашептывая:

— Выбирайся из норки, Джули. Ты уже две недели здесь сидишь. Натали из книжного беспокоится.

— Натали из книжного меня выставила. — Я потянулась за сигаретой и одновременно выглянула в окно. — Поезжай, Касс! У меня — работа.

— Ха! — Он нагнулся, развернул уведомление и посмотрел на отвратительные красные буквы крупного заголовка: «Приостановка срока аспирантуры». Ниже шел безрадостный список моих прегрешений. — Ты не пишешь диссертацию и ничего не делаешь. Надо отсюда выбираться, Джули! Ты обещала сопровождать меня в автолавке, но с тех пор, как я начал работать, еще ни разу не ездила. — Он стал продвигаться к двери, отбрасывая ногами пачки неоплаченных счетов, необналиченных чеков, невскрытых писем от родителей и оставшихся без ответа телефонограмм от Касса Тайрона. — Если ты и сегодня не поедешь, Джули, — конец. Больше никакого мороженого!

— Даже «бомбочек»? — жалобно спросила я.

— Ничего!

— А шоколадный пломбир?

— Забудь о нем. И снежных трубочек не будет. Оставлю их для малютки Эвы.

Он сунул руку в рюкзак, бросил мне еще палочку фруктового льда и стал ждать. Я сорвала обертку и задумчиво лизнула, потом приложила к горящему лбу. И встала.