Военные приключения. Выпуск 6 - Валерий Мигицко

Как завороженный, не шелохнувшись, пропускаю перед собой офицерские батальоны. От них веет молчаливой надежной силой, одухотворенной и древней. В их длиннополых одеяниях, в благородном покрое русской шинели, самой красивой на земле одежде, неуловимо напоминающей одеяния подвижников на фресках старого письма, в их старинном битвенном наряде с тусклым золотом на плечах явилась вдруг тайна русской истории с ее суровым смирением, и просветленным подвижничеством. Шли офицерские батальоны, прямые потомки дружинной среды, давшей «Слово о полку Игореве», этого высокого мужского воинского плача, как и все эпические песни. То, что это шли авиаторы, представители рода войск, родившегося вместе с веком, небесные бойцы, усиливало неразрывность ратной отечественной традиции. Шла часть той силы, что древнее христианства на Руси, старше славянской письменности. Ступала армия — ровесница русской государственности, ее оплот, ее душа и надежда. Русь была языческой, а дала Святослава. Россия станет христианской и тысячу лет будет поставлять из своих недр офицеров-подвижников, святых воинов Александра Невского, сына его Даниила Московского, еще одного святого — Дмитрия Донского. Ни одна страна в мире не дала такого количества воинов, причисленных к лику святых, как русская земля. Это поистине святое воинство, давшее князей Даниила Щеню и Михаилу Воротынского, князя Шуйского и князя Пожарского. Россия из Московской стала императорской, и офицеры выдвинули князей Голицына, Шереметьева, Суворова, Потемкина, Кутузова. Стала Россия атеистической и дала величайшего полководца Георгия Жукова.

Офицеры — это часть вечной России, той, что пребывает в веках. Потому все временное, жадное, глупое и нечистое не любит и боится этих просветленных офицерских колонн.

Помню, как перед нами прошла с песнями целая дивизия авиации дальнего действия. Шли и пели. Один офицерский полк за другим. Это было волнующее шествие, из таких рядов когда-то рождались петровские канты. Но теперь у «Жуковки» вид молчаливых, не чеканящих шаг офицерских батальонов почему-то действовал сильней. Быть может, оттого, что через их усталость сквозила самая непобедимая на земле сила — русское боевое смирение.

Метель, снег и офицерские полки. Это видение уже было. Этот исход и крестный путь русского воинства в донских степях и на сибирских равнинах уже стал частью русской судьбы. Теперь даже трижды коммунист не может не отдать должное этим рыцарям Белой мечты, испившим до дна чашу в Харбине, Галиполи, в Сербии и Париже. Выстояв на чужбине своими делами, книгами и жизнью, они заложили нравственный чистый заряд на новое русское тысячелетие. Они верили, что новомученики преобразят и спасут Россию своей жертвенной судьбой. С белыми полками уходил цвет «русских мальчиков» — вчерашние кадеты, студенты, гимназисты, лучшее, что сотворила православная Русь веками усилий.

Они любили Россию больше жизни, потому сопереживали каждой победе Красной Армии в войне с фашизмом. Красные офицеры в 1945 году в Дрездене, Харбине и Порт-Артуре пришли поклониться праху русских воинов, и впервые тогда, после 1917 года, восстановилась связь времен…

Летчики идут с Ходынского поля. Авиаторы готовятся к параду на Кремлевском холме, где в короткие мгновения шествия по брусчатке произойдет сретенье всех павших за Россию. Этот парад всегда священнодействие. Ибо если защита Отечества священна, то офицеры — главные священнослужители державы.

Военный парад — это литургия верных.

То самое богослужение, когда дьякон призывает остаться в Храме только православных, только верных.

Суворов — один из наших национальных учителей — назвал свой труд «Вахтпарад, или Наука побеждать», «Парад» и «победа» здесь не случайны. Армия не может жить без парадов, кои есть высокие смотры. Фабрика, завод, министерство, колхоз — словом, все могут жить без музыки ежедневной, а армия не может. В этом сокровенная тайна военного братства. Вооруженные люди не могут быть угнетены и приземлены. Музыка, пронизывая быт, на поверке или разводе караула поднимает человека над оружием, возвышает над смертью. Чем меньше музыки, осанки, песни, веселого повиновения, тем чаще запирают от солдат оружие в гарнизонах.

Но, увы, не всегда русские мыслители были сильны в основах государственности, державны, а накануне первой мировой войны они оказались больше эстетами, чем философами и учителями. Василий Розанов так описал свою неожиданную встречу с идущими на фронт полками русской гвардии:

«На одной из улиц увидел идущие войска… Идут, идут, идут… Когда я вдруг начал чувствовать, что не только «боюсь» (это определенное чувство было), но — и обворожен ими, зачарован странным очарованием… Произошло странное явление: преувеличенная мужественность того, что было предо мною, — как бы изменило структуру моей организации и отбросило, опрокинуло эту организацию — в женскую. Я почувствовал необыкновенную нежность, истому и сонливость во всем существе… Сердце упало во мне любовью… Волны все шли… Этот однообразный гул. Эти ни на что не взирающие лица… Как они горды, самонадеянны. Суть армии, что, кроме полководцев, она никого не видит, не знает. Суть ее в великой самодовлеемости».

Поразительно у Розанова — это не по-русски — провожать на войну отборные части российского воинства и не постигнуть при этом жертвенного подвижничества солдата и его места в отечественной истории, не почувствовать — не на «возрождение России» их посылают, а на погибель. Никогда уже преображенцам и семеновцам, создавшим этот прекрасный на земле город, не вернуться домой.

Никто из них, салонных христиан конца века, подобно Розанову, не любил, по-моему, Россию. Все они любили не Россию, а тему России. Любили тему до обожания, экзальтации и видения.

Но «дело России» (как понимают англичане «дело Британии») и «тема России» трагически разошлись уже на вечерах славянофилов. Народ остался сиротой без учителей в пути. А дух отвлеченности и тьмы, бесплодный, окаянный дух ослепил и увел самых чистых. А в учителя выбились двусмысленные и беспокойные «пророки» распада…

Теперь передо мной шли лучшие сыны «дела России», но с той поры брошенные на произвол судьбы всеми учителями. Новые поводыри у них отняли даже отвлеченную «тему России» и заменили ее на пролетарскую всемирность, которую социалисты-атеисты позаимствовали у Вл. Соловьева. Всемирность, размазанность, безграничность — другое название смерти и безбожия.

Бог — это мера.

Самоограничение рождает монаха, землепашца и солдата.

Без самоограничения нет ни культуры, ни личности, ни державы.