Военные приключения. Выпуск 6 - Валерий Мигицко

Но «дело России» (как понимают англичане «дело Британии») и «тема России» трагически разошлись уже на вечерах славянофилов. Народ остался сиротой без учителей в пути. А дух отвлеченности и тьмы, бесплодный, окаянный дух ослепил и увел самых чистых. А в учителя выбились двусмысленные и беспокойные «пророки» распада…

Теперь передо мной шли лучшие сыны «дела России», но с той поры брошенные на произвол судьбы всеми учителями. Новые поводыри у них отняли даже отвлеченную «тему России» и заменили ее на пролетарскую всемирность, которую социалисты-атеисты позаимствовали у Вл. Соловьева. Всемирность, размазанность, безграничность — другое название смерти и безбожия.

Бог — это мера.

Самоограничение рождает монаха, землепашца и солдата.

Без самоограничения нет ни культуры, ни личности, ни державы.

Где нет границ, там нет державы.

Главное дело сатаны — размазывать, разрушать и стирать границы.

Граница как мера — быть может, самая главная философская категория на земле.

Сейчас Россия стала перед новым тысячелетнем. Уже и глава государства и съезды провозгласили многопартийность. Можете ли вы представить, чтобы командир полка был в одной партии, его заместитель — в другой, а начальник штаба — в третьей партии? Такая неразбериха невообразима даже для нашего видавшего виды Отечества. Разве можно в России держать вооруженных людей из разных партий в одной казарме? Армия в здоровом обществе должна быть вне партии и вне политики. А призвание «политруков» — не следить за командиром, а заниматься традициями русского воинства, офицерской семьей и моральным духом армии. Только офицерское собрание должно быть парламентом полка, а не «первички» разных партий. Семьдесят лет к офицерству партаппарат относился как к «ливрейным» людям в мундирах, которыми можно понукать, бросать за Гиндукуш, в Корею, в Испанию, Сирию. Но на Руси не было и нет звания выше офицерского. Теперь, в пору официальной многопартийности, только армия и флот придают органичность и единство державе.

Только армия и народ еще едины.

Наконец воинство благодаря перестройке и гласности поняло, что оно-то и есть соль этой земли, ее становая сила и надежда.

Легче всех, думал я, стоя у обочины, перестроиться в стране вот этим офицерам. Они по существу всегда были однопартийны. Со времен юной языческой России они поклонялись одной партии как религии — верности своему народу.

Но нет сомнений, что жизнь, которая сейчас невероятно активна, идут ускоренные процессы перестройки, и мы неотвратимо идем к беспартийной армии. Офицеры будут черпать силу не в программе одной из партий, а в родных традициях и в любви к Отечеству.

Патриотизм — религия русских офицеров.

Она-то и спасла и пронесла армию через века. Когда Русь была языческой, они вот так же шли в поход в рядах великого Святослава. Тысячу лет христианской России они были ее опорой, надеждой и совестью.

Семьдесят лет атеистической России офицеры сберегали, заслоняли и спасали державу.

Это воинство — плоть от плоти народа.

«Воинским делом, — скажет великий Петр, — Россия вышла от тьмы к свету»…

Колонна молчаливых летчиков пробудила память и воспоминание об их предтечах.

Де Голль, посетивший нашу страну впервые в 1944 году, пристально всматривался в лица встречавших его воинов и вечером того же дня записал:

«Да, это была все та же бессмертная русская армия».

Память есть наиболее совершенное воплощение верности.

Кому же наследуют эти офицерские батальоны? Где их истоки?

Пойдем же туда, откуда вышли эти колонны, и продолжим литургию верных. В 1988 году погиб один офицер в стране. В 1989 году пало 59 офицеров. Погибли без Карабаха, Ферганы и Чернобыля. Пали в любимой России от рук соотечественников. Это впервые после войны, впервые в истории России. Нет конца жертвенному пути русского воинства — этому скромному, забытому всеми единственному священству, пережившему все религия, классы, формации, священству державы. Гегель тему и дело слил воедино, когда, гениально подытожил: «Государство есть шествие Бога в миру».

«Россия — наш монастырь», — говорил Гоголь. Вспомните, даже по школьным учебникам, сколько тысяч и миллионов пали на рубежах этого Храма-державы, на его полях и за него же на чужбине и сколько умерли за любовь, за наживу, за потребление, и вы поймете, что единственное, что осталось нам в наследство после разрушенных церквей, отравленной почвы и воды, после несчастных интердевочек, после того, как мы дошли чуть ли не до духовного вырождения и создали «молодежную тему», и «женскую тему», то есть стали агрессивно различать друг друга по возрасту и полу, когда миллионы детей умирают от абортов в материнском лоне, — что же у нас осталось?

Только освященная жертвами миллионов держава — наша надежда, наше священное наследие.

Эти строки пишутся во флагманской каюте крейсера «Аврора», что стоит у невской гранитной стенки перед окнами одного из самых красивый зданий России — Нахимовского училища. Крейсер «Аврора» бесконечно дорог не потому, что он холостыми возвестил рождение новой эпохи. Он прежде всего — единственный уцелевший участник Цусимского боя.

Этот корабль — тоже своего рода храм. Корабль-символ.

Крейсер, сражавшийся в русско-японской войне, в первой мировой и Великой Отечественной, корабль-воин, дорог нам как символ единства русской истории и судьбы. Такой корабль должен стоять столько же, сколько Россия, и не где-нибудь, а перед взорами кадетов из Нахимовского училища.

Не за участие в смутах и бунтах гордится воинством народ, а за заступничество и спасение. (В этой же каюте, кстати, жил Колчак, когда командовал соединением кораблей.)

«Аврора» найдет свое место при любой будущности России.

Этот крейсер перекинул мост от ботика Петра к авианосным крейсерам нашего флота, к кораблям, которые зримо показали единство морского и воздушного флотов.

Раньше считалось, что государю приличествуют два занятия — военное дело и зодчество. Он был призван защищать и созидать. Я бы к царским занятиям отнес и работу по отбору породы в животноводчестве, и особенно чистокровных лошадей. Теперь уже сорок пять лет после войны ни один глава последовательно не занимается ни воинством, ни зодчеством, ни породой. Хрущев начал уничтожать и первое, и второе, и третье. Так мы с этой инерцией и сползаем.

Великие события подчас происходят в нашей стране, и о них не знают ни страна, ни «первые люди» державы, ни парламент.

Построят БАМ — и даже как бы не могут в правительстве вспомнить, зачем строили.