Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Оказалось, что полицейские приходили по поводу случившейся в доме кражи. Тот полицейский и сыщик, что преследовали нас, попутно произвели кражу в одном из домов. Те, что пришли в этот раз, были другие. Пока что была необходимость вывезти куда-то нашу типографию. Выпуск прокламаций после роспуска Думы навел тайную полицию на ее след. По набору узнали, что они из типографии, где работал Каминский. Он сообщил нам, что сегодня уезжает из Киева и что у него есть основание опасаться, что сегодня-завтра обнаружат квартиру, в которой находится типография. Рабочий, на имя которого была записана эта квартира, также работал в той типографии. Так что нужно срочно освободить квартиру. К тому же в ней находилась печать уездного комитета и важные документы. Я договорился с Давидом Л. и Мишей Л., что возьму все бумаги и приду к Мише ночевать, а Давид с одним из надежных извозчиков, работающих у подрядчика Л., перевезет ящики с типографскими принадлежностями на один из отдаленных участков, где работают люди этого подрядчика, а там спустит их в яму, где раньше была известь. Мы трудились весь день. Исачка (Ицхак) и Саня сторожили. Л. вынес типографское оборудование и поехал с извозчиком, а я, усталый и изнемогший, пошел в замечательную квартиру Лукашевича. У меня не было даже сил поесть – я лег и сразу заснул. Спал я крепко и узнал о событиях той ночи только утром. Господин Лукашевич пришел поздно. Миша заснул. Услышав громкий звонок, он испугался, решил, что пришла полиция, и поспешил выбросить в сад мой сверток с бумагами. Когда вошел его отец, он успокоился и вышел поднять сверток. А его нет – дворник поднял его и понес в полицию. Господин Лукашевич поспешил догнать дворника, и с помощью немалых денег – он не назвал сумму – ему удалось вернуть мой сверток. Он передал его мне с невеселым смехом: «Вот тебе твой дорогой сверток».

В тот же день друзья нашли мне новое жилье, тоже на улице Хорива. Меня это не сильно обрадовало, так как через два дня полиция пришла в квартиру, где была типография. И несмотря на то что дом тем временем успели побелить, сыскные утверждали, что в квартире чувствуется запах типографской краски. «Видно, мы опоздали!» – сказали они. Но за запах в тюрьму не сажают.

Я заметил, что за мной следят. Два «ангела-хранителя» сопровождали каждый мой шаг. Это было очень неприятное ощущение. Было ясно, что полиция медлит с моим арестом только потому, что уверена – я сам в конце концов попадусь им в руки, но надо подождать, чтобы разведать про всех, с кем я общаюсь.

Особенно меня тронул визит моей прежней квартирной хозяйки, вдовы врача, которая как-то пришла навестить меня и предупредила от себя и от имени своей дочери, что за мной днем и ночью ходят два сыщика и я должен как можно скорее скрыться. Товарищи решили, что мне надо уехать из Киева. В то время в Киеве находился один из наших товарищей-активистов, студент Харьковского университета Лба Тумаркин. От имени харьковских товарищей он пригласил меня поехать к ним и объявил, что для меня готова квартира: Клочковская улица, дом 66, мне надо только поторопиться с поездкой. Но как увильнуть от полиции? Все взвесив и обдумав, мы решили, что мне нужно плыть на пароходе, который идет в Кременчуг, а уже оттуда – в Харьков. Соня купила билет на пароход, в третий класс. В толпе путешественников никто не обратит на меня внимания. Мы с Исачкой поехали в ресторан «Краковский», и когда он объявил, что мой «верный страж» – усатый сыщик – стоит на посту, мы вышли через черный ход на другую улицу, я нанял извозчика, и мы благополучно прибыли в порт. Соня уже ждала нас. Она не только купила билет, но и разговорилась с одним из матросов, который пообещал ей – она хотела ему заплатить, но он не хотел брать с нее денег – дать хорошее тихое место ее больному брату, возвращающемуся домой в Кременчуг. И он выполнил свое обещание. Я попрощался с друзьями, как прощался бы с братьями и сестрами, и через час был уже на пути в Кременчуг. Через два дня после моего отъезда из Киева полиция пришла в комнату, где я жил, с обыском. Они не знали моего имени – комната была записана на имя Ицхака, петербургского студента, сына врача из Режицы, который уехал из Киева еще три недели назад…

Глава 22. Мой уход из Сионистской социалистической рабочей партии и Агада Элиэзера Шейна

(октябрь 1906 – апрель 1907 года)

Кременчугские товарищи – Маня и Давид, которые требовали, чтобы я прибыл туда, не ждали меня так скоро и приняли меня весьма дружественно, что ободряло. Я провел с ними два дня, мы подолгу беседовали, я участвовал в заседаниях местного комитета – и не мог понять, ради какого именно насущного вопроса меня позвали. Я лишь почувствовал, что некоторые из товарищей сомневаются в ряде аспектов партийной доктрины, но это были колебания и сомнения, еще не обретшие формы. В среду (если я не ошибаюсь, это была третья неделя августа) я прибыл в Харьков. Я пришел по адресу, который мне сказали заранее. И вот сюрприз – целая квартира, в которой жили два брата Фишкиных из моего города, которых я наставлял в сионизме, а потом они стали членами нашей партии, младший из них был очень активным деятелем. Но в квартире не было простора, который был в моей киевской квартире на Прозоровской. Были, правда, другие достоинства: вход изнутри, со двора. Люди, которые там жили, относились к хозяевам квартиры с большой симпатией – приятные юноши, тихие, вежливые, первыми здороваются с соседями, преисполнены скромности. Позади дома возле ворот был продовольственный магазин. Его хозяином был русский, любящий книги, низкорослый и плотный, с большой лысиной, маленькой бородкой и пышными усами, перепоясанный широким фартуком. Я был постоянным клиентом Семена Михайловича и чувствовал, что он относится ко мне с симпатией.

В Харькове во главе партии стоял Захар Осипович (забыл его фамилию), глава отделения страховой компании «Петербург». Его служащие – две симпатичные девушки из соседнего с Хоралом города Миргорода – тоже были членами партии. Мне показалось, что помещение страховой компании служит скорее партийным штабом. Также мне казалось, что товарищи недостаточно осторожны, и я привлек к этому внимание Захара Осиповича. Он рассмеялся. Захар Осипович был приятным человеком в очках, высоким, с черными красивыми усами, которые придавали его лицу серьезное и приятное выражение. Он был широко образованным человеком с очень сильными сионистскими убеждениями. Мы подружились. С Абой Тумаркиным, напротив, мы почти не встречались. Он сказал мне прямо: «Я привез тебя в Харьков, мне лучше отойти от всех этих дел…» Больше всего в Харькове меня привлекала публичная библиотека. Замечательная, богатая библиотека; каждый день я проводил там по четыре-пять часов до обеда. Партийной работы почти не было, за исключением одной теоретической лекции (о насущных проблемах движения) и одного заседания с активистами местного отделения, на котором мы обсуждали организацию деятельности отделения в соответствии с уставом партии. Основную работу мы отложили до начала учебного года в университете. Так прошло около трех недель. В середине сентября (за два-три дня до Йом Кипура) Захар Осипович известил меня, что ему пришло письмо из Киева, в котором его просят сообщить мне, что Злату Литвакову{576} (сестру Маше Литвакова), которая была то ли учительницей, то ли директором профессионального училища для девочек в Кременчуге, посылают в Харьков от имени партии, чтобы поговорить со мной о важном деле, а его, Захара Осиповича, просят объявить мне, что она уполномочена центром.