Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Около пяти поезд пришел в Полтаву. Со станции в город – немалое расстояние – я шел пешком. Я пошел в дом, где останавливался десять дней назад, – к рабочему типографии, в которой печаталась городская газета. Это был высокий молодой человек, говоривший тихим, слабым голосом. Он был единственным сыном своих родителей, и они заботились о нем, присылая посылки с продуктами: гусиное сало, колбасу и баночки с порошком какао, имевшим вкус шоколада. Единственным их недостатком было то, что горлышко баночек было узким, и за один раз можно было зачерпнуть только одну маленькую ложечку… Этот мой товарищ охотно селил друзей в своей комнате, делился с ними посылками из дома и даже смотрел сквозь пальцы на то, что гости заметно облегчали баночки с какао.

Я пришел к нему усталый и измученный. Несмотря на то что у него сидела гостья, он поспешил расстаться с ней, чтобы накормить меня ужином и уложить спать. Это был один из самых трудных для меня дней того года. В Полтаве у меня были друзья и родственники. Там жил один из моих младших братьев, Авраам, работник типографии. Время от времени он публиковал свои фельетоны – и небесталанные, что-то вроде стихотворений в прозе, – в местной газете «Полтавщина». Он был принят в доме Рабиновича. В Полтаву также собирался приехать мой младший брат Шлама, тоже типографский работник. В Полтаве жила и моя тетя с семьей, сестра отца, дочь дяди Пинхаса и другие. Но я поставил себе условие – вначале устроиться, а потом уже идти к родственникам. Я позвал туда, к своему временному хозяину, брата, а через два дня мне нашли в соседнем доме подходящую комнату.

Как я уже рассказывал, мы решили провести областную конференцию в Полтаве. Но реализация этого решения натолкнулась на ряд препятствий и была завершена только к концу декабря, между Рождеством и гражданским Новым годом. Это было уже после общей партийной конференции, состоявшейся 5-11 декабря того же года. Представители нашего округа не участвовали в ней, несмотря на то, что по количеству членов партии он занимал второе или третье место (первым был варшавский, а вторым или двинский – по их словам, или наш – согласно нашим расчетам. Разница составляла 50 человек). Из 24 0 членов партии более 2000 происходили из Киевского округа, и мы не участвовали во всеобщей конференции! Это нас разозлило.

С помощью местных товарищей после многочисленных трудностей нам удалось найти подходящую квартиру для проведения областной конференции. В губернском земском отделении был еврей по фамилии Ламперт, работавший в статистическом отделе, и он отдал нам подвал своего офиса. Этим занимался Мендл и еще несколько юношей и девушек. Мендл был верным членом партии, отличался отчаянной смелостью; он, сын шамеса, враждовал с раввином, р. Элияху Акивой Рабиновичем. Свое возмущение раввином, про которого он говорил, что тот связан с охранкой (после революции 1917 года были опубликованы документы, которые подтвердили, что Мендл был прав), он выражал громогласно и весьма убедительно, в чем тоже проявился его организационный талант.

Я с нетерпением ждал областной конференции. Я хотел излить душу перед товарищами более открыто и решительно, чем я делал до этого.

Решения, которые были приняты на партийной конференции, вызвали у меня чувство протеста. По вопросу выборов в Государственную Думу в решении конференции прямо говорилось, что цель участия в выборах обусловлена исключительно возможностью «пробудить революционную активность масс». Вместе с тем в решении содержался намек на то, что «Дума, которая будет опираться на поддержку революционного народа, пусть и находящегося вне ее, будет способна выразить чаяния этого народа». Мне показалось, что тут содержалось противоречие, и это не приведет к успеху. Однако особенное беспокойство вызвали у меня решения по вопросу о территориализме. На первый взгляд, партия отказалась от пассивной позиции и от ссылок на «исторический процесс», который «подготовит» силы для осуществления территориализма. Но на самом деле конференция постановила, что следует вести «широкую пропаганду» основания «народного территориалистского союза» и начать дискуссию по всем вопросам, касающимся тех или иных аспектов территориалистской политики, о времени, на которое надо назначить созыв территориалистской конференции, о характере территориалистского объединения и т. п. Все это означало, что те, кто уповал на «исторический процесс», победили, сделав всего лишь символическую уступку активистам-территориалистам.

Возражал я и против решения об основании «школьных обществ». Я согласился с тем, что «школьные общества» будут организовываться по языковому принципу, но изо всех сил воспротивился той части решения, которая говорила, что языком преподавания может быть или идиш, или язык местного населения. Историческая правда состоит в тот, что лозунг «Или идиш – или русский» является ровесником лозунга «Или иврит – или русский». Я утверждал, что мы, партия и сочувствующие ей, действительно должны создать «гражданскую реальность» – такую, какую захотим, в той мере, в которой это будет понятно, прояснено и оформлено в сознании нашего общества. А «школьные общества» могут приобрести огромную важность в этом контексте. Но как можно заранее решать, что языком преподавания может быть только русский или идиш? Ведь это, в сущности, противоречит самой идее «школьных обществ», призванной создать определенные организационные рамки, оформить еврейскую общественную жизнь, осуществить стремление к национальному социалистическому строительству. Я же предложил, чтобы форма организации «школьных обществ» была максимально гибкой. Вместе с тем необходимо внести больше уточнений и конкретизации в определение «школьных обществ», которые мы создадим, и усердно работать над внутренним решением этих проблем.

Я объяснил все это в длинном «меморандуме» – дополнении к устным разъяснениям, и попросил, чтобы мне была дана возможность выступить на областной конференции, так как наша область не посылала депутатов на общую конференцию, а у меня, как я думал, была надежда в ней участвовать. Меня уверили, что на областной конференции я получу полную возможность разъяснить свою позицию. От имени центра, областного комитета, находившегося в Киеве, на полтавскую конференцию прибыли Шмуэль Вейцман{578} (младший брат Хаима Вейцмана{579}, который был в ту пору студентом Киевского политехнического института) и Саня Хургин. Сразу по прибытии они пригласили меня к себе. Они поселились в одной из красивых городских гостиниц. Когда я пришел, была уже ночь. Мы поговорили с полчаса, и я вышел. В коридоре я увидел полицейского офицера. Я открыл дверь номера, где жили товарищи, сказал: «Извините, я не хотел вас потревожить, мне сказали, что в этой комнате живет господин Дубинский. Я вижу, что это ошибка», – и ушел. Полицейский вошел к товарищам, проверил их бумаги и спросил о цели приезда. Они смогли доказать ему, что приехали по различным торговым делам, что заставило городские фирмы опасаться конкуренции. По всей видимости, бумаги и доказательства были настолько убедительны, что больше товарищей никто не беспокоил.