Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

не свидетельствует о том, что Нерон считал положение в Риме близким к катастрофическому. Он вообще не торопился в столицу, скорее всего, первой важной остановкой для него стал Неаполь[1523].

Место первого публичного выступления Нерона в качестве артиста, которое состоялось четыре года назад, также удостоилось чести быть первым, приветствовавшим Нерона-периодоника. Его въезд в Неаполь был обусловлен тем, что город населяли преимущественно греки, поэтому этот въезд выглядел по-особенному – больше нигде в Италии не поймут его символизм, только здесь. Светоний сообщает, что Нерон приказал снести часть городских стен Неаполя, а потом въехал через эту брешь на колеснице, запряженной белыми лошадьми[1524]. Эта сцена напоминает древнегреческий обычай, когда periodonikes, вернувшийся в свой родной город, получал это почетное право. Плутарх единственный, кто рассуждает о причине странного разрушения укреплений: возможно, некогда греки считали, что гражданское сообщество, состоящее из готовых к битве мужчин-победителей, не нуждалось в защитных стенах[1525]. Если интерпретация Плутарха верна, то считать Нерона воплощением идеального гражданина-воина вполне справедливо: ни один город в Италии в период его правления не нуждался в укреплениях. Официальная пропаганда со времен Августа приписывала это счастливое обстоятельство личности императора. Его победы обеспечивали pax и securitas[1526]. Совершенно неясно, хотел ли Нерон своим дерзким въездом в Неаполь намекнуть на упомянутый Плутархом мотив, но если и так, то он не первый раз изящно вплел греческие традиции в идеальный образ императора и в итоге создал что-то новое – к досаде всех тех, кто хотел бы обойтись безо всяких новаций[1527].

Триумфатор въезжает в Рим

Однако, если судить по версии Светония и Кассия Диона, не похоже, что Нерона, путешествовавшего по Италии, интересовало нечто большее, чем нелепая автостилизация под великого победителя греческих игр. Неудивительно, что в Риме возмутились, когда стало известно о приближении Нерона, и здесь, как и сперва в Неаполе, и по пути на север, в его родном Анции, а также на вилле Альба-Лонга возле Альбанского озера в Лации, он хотел прославить и отпраздновать свою победу[1528]. Его выбор в пользу традиционно римского церемониала лишь усугубил ситуацию. Въезд Нерона в Рим, по описаниям Светония и Кассия Диона, явно напоминает традиционный римский триумф. В республиканские времена эта почесть предназначалась для победоносных полководцев, в эпоху империи – для членов императорского дома (слишком много шума вокруг военачальника, не принадлежащего к правящей семье, в глазах Августа шло во вред принципату: победы и торжества – это удел императора). Август, Тиберий и Германик неоднократно являлись народу в этой роли. Не так давно Клавдий отпраздновал триумфальным шествием свою победу над Британией.

Отделять священный ритуал триумфа от военной победы и злоупотреблять его истинно государственной символикой для демонстрации своей персоны было неслыханной, абсурдной идеей. Но не для Нерона: по сообщению Кассия Диона, он с помпой въехал в Рим, в стиле греческих периодоников разрушив участок стены[1529]. Затем греческая тональность зрелища сменилась римской, но в глазах критически настроенных зрителей совершенно недостойным образом. Среди трофеев Нерона не было сокровищ из дальних стран. Вместо них он представил публике 1808 своих победных венков. На мемориальных досках и изображениях он не демонстрировал, как и где он сражался в упорных боях с сильными и опасными врагами. Те, кто умел читать, узнал, где, в каких играх и в какой музыкальной дисциплине император одержал победу. Нерон не мог предъявить публике истощенных и вместе с тем производящих впечатление военнопленных, таких как галльский вождь Верцингеторикс, которого Цезарь провел в цепях через весь Рим, или тысячи пленников, которых Помпей после своих побед на Востоке продемонстрировал в триумфальном шествии, а впоследствии с их помощью удовлетворил потребности римлян в рабах. Вместо солдат Нерона сопровождали августианы, которые, однако, не менее громко приветствовали императора, чем солдаты, что обычно награждали своего полководца непристойными песнопениями и бо́льшую часть великого дня проводили в пьяном виде[1530].

Но самым серьезным оскорблением для публики стал выход самого Нерона. Он раздобыл колесницу, на которой Август праздновал свои триумфы, и тем самым ясно показал, преемником кого он себя видел[1531]. С выбором одежды дело обстояло так же. Кассий Дион и Светоний упоминают пурпурное одеяние, возможно, однотонную пурпурную toga picta, обычную для триумфатора[1532]. Кроме того, Светоний говорит о плаще, расшитом золотыми звездами, и этот мотив явно указывал на Восток, где, как говорят, македонский царь Деметрий Полиоркет носил очень похожую одежду[1533]. Плащ Деметрия бесследно исчез, но другой, более важный и запоминающийся плащ уже появлялся в Риме: один из величайших полководцев поздней республики, Гней Помпей во время своего триумфа после завершения восточного похода в 61 году до н. э. явился римлянам в плаще Александра Македонского, захваченном во время этого похода[1534]. Неизвестно, кто завладел плащом Александра после убийства Помпея, однако нет никаких сомнений в том, что его бережно хранили. Вполне возможно, что ценная реликвия досталась сопернику Помпея Цезарю, который затем, возможно, передал ее своему наследнику Октавиану. С тех пор плащ принадлежал императорской семье; вполне вероятно, что звездный плащ, описанный Светонием и который, как говорят, носил Нерон во время своего «артистического» триумфа в 68 году, действительно был плащом Александра Македонского[1535]. Македонский плащ на протяжении более чем 100 лет оставался ценной реликвией в глазах римских аристократов и императоров. Цезарь приказал переделать статую Александра на коне в свою собственную и, как говорят, глядя как-то раз на изображение Александра, глубоко вздохнул, пожалев, что к тому моменту еще не совершил ничего выдающегося[1536]. Август скреплял личную корреспонденцию печатью с изображением Александра, Калигула достал доспехи македонского царя из его гробницы в Александрии и разгуливал в них по Риму[1537]. Нерон же, по словам Светония, вслед за Александром намеревался завоевать Кавказ.

Так Нерон прошествовал по Риму, явно подражая Августу и Александру, – и все же именно как Нерон, поскольку это был первый в истории города триумф искусства, а не войны. Нерон возложил себе на голову один из масличных венков, завоеванных им в Олимпии, и тем самым вновь нарушил традиции: римские триумфаторы носили на голове лавровые, а не оливковые листья. Между тем Нерон держал лавр в правой руке в виде победного венка, завоеванного им на Пифийских играх. Когда Германик праздновал свою победу над германцами в 17 году, зрители приветствовали его самого и пятерых его детей. Люди, преклонявшиеся перед Германиком, трепетали при виде членов его династии. Но что же Нерон, внук Германика? Согласно Кассию Диону, он пригласил в свою колесницу кифареда Диодора[1538].

Нет никаких сомнений в том, что Нерон, празднуя свое триумфальное возвращение, вновь ощутимо нарушил все