Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

пребывал на протяжении веков, шокировало путешественников, учитывая, что это место считалось священной землей Посейдона[1477]. Поэтому неудивительно, по словам Кассия Диона, что оно взревело, когда Нерон начал резать его лопатой. Благочестивые друзья Греции так не поступают. И именно поэтому, особенно в ретроспективе, проект казался обреченным на провал, святотатством в конце путешествия, целиком и полностью основанным на чрезмерной самоуверенности[1478].

На самом деле сомнительно, чтобы этот проект был осуществим, с учетом современных технических возможностей и огромной потребности в рабочей силе. Во всяком случае, подобных проектов в древности не было. Напоминанием об этой геркулесовой задаче является древний рельеф, который можно увидеть и сегодня: он высечен на частично сохранившейся стене Неронова канала с пелопоннесской стороны. Под плоским треугольным фронтоном видна фигура с согнутой правой рукой, ее левая рука опирается на какой-то длинный предмет, вероятно, дубину. Возможно, на рельефе был изображен Геракл, который тоже был человеком, совершившим великие подвиги: полубог расчистил Авгиевы конюшни с помощью канала, поэтому рельеф имел скрытый смысл. Но, возможно, это сам Нерон в образе Геракла. В таком случае рельеф был создан после отмены проекта как эпилог к его провалу: Нерон, подражатель Геракла, продвинулся всего на несколько сотен метров (рис. 24)[1479].

Рис. 24. Так называемый рельеф Нерона на стене незавершенного канала через Коринфский перешеек. Возможно, на нем изображен Нерон в образе Геракла, потерпевшего фиаско, а возможно, и сам полубог, с которым Нерон себя сравнивал, приступая к титанической задаче. I в.

© William Hammer / Shutterstock.com

Провозглашение свободы

На всех последующих оценках Нерона так же сильно, как и строительство канала через Коринфский перешеек, отразилось уже упомянутое освобождение Ахеи. Еще раз вкратце: Нерон приказал жителям провинции отправиться в Коринф, вероятно, на агору, а может быть, и на стадион по случаю Истмийских игр, чтобы объявить им, что греки получат свободу и отмену налогов. Провозглашение свободы отражено в надписи из городка Акрефия в Средней Греции, но упоминается и в литературных источниках[1480]. Хотя в надписи назван день Благой вести, 27 ноября, год неизвестен. Конечно, речь идет только о 66 или 67 годах, и есть веские аргументы в пользу обоих: Нерон с самого начала хотел, чтобы его пребывание в Греции было гармоничным, включая возможность для «освобожденных» греков в каждом городе и на каждом празднике выразить благодарность императору во время его путешествия, поэтому он, вероятно, сразу же по прибытии отправился в столицу провинции и порадовал хозяев замечательным подарком[1481]. С другой стороны, Светоний сообщает, что Нерон сделал свое заявление только в конце путешествия по Греции, как раз во время Истмийских игр. О последнем упоминает и Плутарх. Истмии проводились каждые два года, точнее, во второй и четвертый (последний) годы Олимпиады. Таким образом, 66 год в любом случае исключается, поскольку Олимпийские игры должны были состояться в 65-м. Однако Нерон перенес некоторые панэллинские игры, так что эта версия справедлива лишь отчасти. Если верить Светонию, то провозглашение свободы стало своего рода завершением грандиозного турне: позади остались счастливые греки, которые благосклонно махали императору, когда он наконец покинул землю обетованную и направился в Рим, не знающий искусства. Эта хронология также кажется правдоподобной[1482].

Для критиков Нерона год не имел значения. По их мнению, император поступал одновременно глупо и безответственно, освободив богатую провинцию от всех положенных сборов. Кроме того, это было оскорбительно, потому что, за исключением нескольких городов империи (Нерон предоставил такую привилегию Трое, будучи еще наследником престола), лишь жители Италии не платили налогов, и, по мнению большинства из них, это было справедливо. Казалось, что теперь Нерон хочет поставить италийцев и греков на одну доску.

Жители Ахеи в большинстве своем безоговорочно приветствовали такие перемены, поскольку таковые, без сомнения, означали финансовую разгрузку. Для пребывавших в состоянии эйфории греков это было следствием филэллинизма Нерона и причиной дальнейшего усиленного почитания императора, который также был первым императором после Августа, посетившим Ахею[1483]. Прагматики как минимум радовались объявленному освобождению от налогов в тяжелые времена экономического кризиса и не считали нужным что-то уточнять. Потому что между строк – содержание речи императора отчасти известно благодаря надписи из Акрефии – Нерон наступил на мозоль многим: когда он небрежно бросил присутствовавшим при этом грекам, что на протяжении всей своей истории они были в какой-то степени несвободны и зависели от своих или даже от чужих, это было нечто среднее между весьма примитивной и просто неверной версией событий[1484]. Стоило ожидать, что филэллин не только умел правильно подбирать слова, но и усвоил греческую историю настолько хорошо, что подобная оценка едва ли сорвалась бы с его языка. В сочетании с бесцеремонным вмешательством Нерона в многовековые традиции панэллинских игр у некоторых свидетелей императорского визита в Грецию наверняка остались кое-какие вопросы[1485].

Удовольствие, политика, или все сразу?

Неужели Нерона волновал только он сам и его победные венки, а не душа (души) Греции? Для Кассия Диона в этом нет никаких сомнений: Нерон переплыл Адриатику исключительно ради собственного удовольствия, не имея ни малейшего представления о греческой культуре и истории. Но дело было не только в этом. В более длинном фрагменте Кассий Дион описывает, как славно римляне однажды отметились в Греции, упоминая некоторых из наиболее прославленных военачальников того времени: например, Тита Квинкция Фламинина, под командованием которого римляне вели свою первую крупную войну в греческом мире (в 196 году до н. э. после своей победы над македонянами он провозгласил свободу греческих городов[1486]), или Луция Муммия, «прославившегося» разрушением Коринфа в 146 году до н. э., что означало полный переворот в греко-римских отношениях[1487]. А Нерон? Да, и он явился с тысячами людей, притащив с собой придворных, вольноотпущенников и сенаторов, а также преторианцев, но прибыл не завоевывать, а петь, танцевать и играть[1488]. Оценка Кассия Диона выглядит анахронизмом, поскольку императоры в его время давно уже не были завоевателями. Но историк всегда считал завоевателей важнее певцов в греческом маскарадном одеянии. Провинциальные общины и элиты тем не менее заплатили за путешествие императора высокую цену, хоть и не железную цену войны: им приходилось оплачивать питание и проживание императора и его свиты.

Многие детали этого путешествия оказались навеки погребены под толстым слоем непонимания и неприятия Нерона античными авторами и его греческих гастролей. Однако для Кассия Диона было важно отметить, что Нерон проводил утренние приемы сенаторов в Греции в короткой тунике, расшитой цветами[1489]. Этот наряд и правда довольно причудлив для императора, и, хотя любое