Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Гусейнова

Когда-то Александр Фадеев, возглавлявший Союз писателей, пожаловался Сталину: «Инженеры душ человеческих» – косноязычные пьяницы и подонки, а пишут в основном друг на друга. И Сталин ответил: «У меня нет для Вас других писателей. Работайте с этим «материалом!»».

После смерти «лучшего друга писателей» наступила оттепель; в 1956 г. прошёл ХХ-й съезд, но в творческих «серпентариях» мало что изменилось. Свидетельствует генерал-лейтенант КГБ Е.П. Пивоваров, прослуживший в органах госбезопасности ровно полвека: с 1938 по 1988 гг.

– Евгений Петрович, с 1957 по 1960 г. Вы были начальником Четвёртого управления КГБ. Удивительно: такой серьёзный профессионал – и вдруг, мягко скажем, не уважаемая всеми идеологическая контрразведка…

– Что касается грязной работы, то кто мог остаться чистым в этих авгиевых конюшнях? Я имею в виду творческие союзы. Постоянные склоки, раздоры, доносы. Особенно в Союзе писателей. Все пишущие! Нам оттуда анонимки мешками доставляли. Я даже у них на собрании выступал. Призывал покончить с этим. Всё без толку [440] .

В подобной ситуации был и владыка Никодим, с той лишь разницей, что «органы» целенаправленно старались разлагать церковную среду. Илья Оренбург высказал простую, но мудрую мысль: «Соотношение хороших и плохих людей в любом обществе примерно одинаково. И от государства зависит – какие именно качества будут поощряться в человеке». А тоталитарные режимы, как известно, провоцировали людей на худшее.

Один из питомцев ЛДАиС – Юрий Рубан – очень точно и ёмко отразил тогдашнюю ситуацию: «Каждый, кто учился в Ленинградских духовных школах в 60-е – 70-е годы нашего (ХХ-го) фантасмагорического столетия, никогда не забудет особой атмосферы, окружавшей тогда Александро-Невскую лавру. Это была атмосфера высоких мечтаний и низких поступков, правды и лжи, дружбы и предательства, чести и постыдного человекоугодничества, показной открытости и реальной чудовищной изоляции. Стороннему наблюдателю тайны церковной жизни недоступны» [441] .

Да что там «стороннему»! В те годы вокруг владыки Кирилла, ректора ЛДА, отирался «рыжий»; у ректора он был на побегушках, в качестве личного секретаря. Прошли годы, в 1985 г. владыка ректор был перемещён на самостоятельную кафедру, но иногда приезжал в родной город и посещал альма матер. Земля слухами полнится, и однажды я спросил владыку: «А Вы знаете, что Ваш секретарь стучал на Вас же своим хозяевам с Литейного?» В ответ слышу: «Да, теперь знаю…».

На встречу с «кумом» «Феофан Исповедник» бегал по средам, перед акафистом. В другие дни после обеда к нему можно было подойти с каким-либо вопросом. Но не в среду: «Только не сегодня! Мне некогда, убегаю!» Память хорошая, и вот на конспиративной квартире идёт «слив компромата»: кто о чём говорил, какой «антисоветский» анекдот рассказал.

На службу в храм прибегает запыхавшись, минута в минуту; лицо красное, глазки бегают… Акафист подходит к концу. Кладём земной поклон перед иконой Божией Матери «Знамение». Рыжий падает ниц, но из-под клобука украдкой поглядывает на образ: «Простила или не простила?». А потом на съёмной квартире «снимает напряжение», и дым коромыслом до утра…

О том, как в те годы проходила вербовка осведомителей, рассказал бывший негласный сотрудник КГБ, член Союза писателей Лысов (агентурная кличка «Олег»).

Как официально оформлялись отношения со стукачами? Подпиской. Выглядит она примерно так: «Я, Иванов Иван Иванович, изъявляю добровольное желание сотрудничать с органами госбезопасности (вариант: помогать органам КГБ в их работе). Об ответственности за разглашение факта сотрудничества предупреждён. Даваемые мною материалы буду подписывать псевдонимом Веснин. Число. Подпись». Выбор клички стукача – дело тонкое: нельзя, чтобы она напоминала фамилию или имя кого-то из родственников, друзей, но при этом должна легко запоминаться. Как только человек даёт такую подписку, его надо сразу заставить написать агентурное сообщение. На комитетском сленге – «шкурку».

«Шкурка» необходима и в тех случаях, когда человек отказывается дать подписку о сотрудничестве с КГБ. «Бывают трудные случаи, – жаловались комитетчики. – Поговорили, хорошо поговорили, источник даёт агентурную информацию. В конце говоришь ему: надо дать подписку. Он отказывается. Разъясняешь: «Подписка необходима, чтобы не было разглашения факта сотрудничества». Он ни в какую. Тогда просишь: «Коротко запишите мне фамилии, факты, чтобы нам не ошибиться, никого зря не наказать». Это часто срабатывает. Агентурного сообщения вполне достаточно, чтобы завести на агента карточку. Подписка затем последует».

Или не последует. В последние годы она стала необязательной. Обходились и без подписки. Нередко и устных бесед с комитетчиками было достаточно, чтобы в оперативные архивы КГБ легла ещё одна карточка агента. Это к тому, что, идя на самые, казалось бы, безобидные отношения с чекистом (дескать, дам им информацию общего свойства), надо отчётливо сознавать, что за этим может последовать [442] .

Осенью 1983 г. «органам» не удалось моими руками исключить из академии трёх неугодных им студентов. Вскоре мне это «аукнулось», и выезд на зарубежные конференции был перекрыт. На моё имя из-за рубежа по-прежнему приходили приглашения принять участие в богословских конференциях, выступить с докладом и т. п. Но беспокоить руководство ОВЦС уже не было смысла – всё равно власти выездную визу не дадут. И как отвечать на письма? Чем мотивировать отказ? Будучи в Москве, зашёл в ОВЦС. Тогдашний председатель Отдела – митрополит Минский и Белорусский Филарет (Вахромеев) – по-отечески заключил меня в объятья и воскликнул: «Что они там, в Питере,– с ума посходили?».

… А тем временем «рыжий» «набирал очки», и хозяева продвигали своего фаворита в «номенклатурную обойму». С «кумом», который курировал академию, они были полными тёзками. «ФИО» «кума» большим секретом не были: в качестве наблюдателя он участвовал в миротворческих конференциях, и его «закрытые» данные открыто фигурировали в списках участников форумов. Но в академии он был «фигурой умолчания», и те, кто были у него «на контакте», держали язык за зубами.

… «Феофан-исповедник» выбегает из канцелярии, преисполненный важности. Мы беседуем с коллегами, а он, по своему обыкновению бесцеремонно вклинившись в разговор, даёт мне «ЦУ»: дескать, срочно сделать то-то и то-то. А я в ответ, со смирением:

– Хорошо, Олег Иванович! Будет сделано, Олег Иванович!

И как хлыстом по лицу! Собеседники на секунду теряют дар речи, их тоже «бьёт током». Сдавленные смешки, а «рыжий» в ответ: «Ты ещё пожалеешь!».

Вскоре коллеги-преподаватели по-дружески предупредили: «кум» в бешенстве: «Расшифровка агентуры!». «Олега Ивановича» стали сторониться, и, как информатор, он потерял «оперативную ценность». Над ним открыто смеялись: «Пишите доносы, «источник» Галинский!». А смех, как известно, убивает. И теперь, входя в Академию, «Феофан Исповедник» втягивал голову в плечи…

А ты стучи, стучи,