Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

как-то, пусть не без потерь. В полном порядке, как говорится, а вот и жаль, что нельзя вызвать оттуда врачей, пригодились бы. Кстати, в Петербурге уже сейчас надо назначить кого-нибудь, не опаздывать, как в Москве и на Малороссии. Здесь совет правильно рекомендует. Любую угрозу, коли очевидна, надо упреждать, тем и одолевать. Ох, не забыть отдать распоряжение об остановке всех общественных работ, и первоочередно в Кремле – говорят, там чуть не тысячи людей заняты – прямо-таки питательная клумба для этих миазмов.

Да, вот господин доктор в своем меморандуме упоминает о возможности излечения, в отдельных, конечно, случаях. Может быть, стоит попробовать? Только тихо, чтобы никого не будоражить, особенно если результат будет, скажем так, совсем неудовлетворительный. Сразу пойдут толки – дескать, врачи народ изводят. Москва вообще на удивление необразованна, даже дворянство, между нами говоря, потому нечего слишком уж поражаться нынешней неразберихе.

Значит, выставить кордоны по московской дороге, и чем ближе к Петербургу, – тем гуще. Все лесные тропы перекрыть. И чтоб было, обязательно было разрешение стрелять. Пусть даже убьют кого-нибудь – при попытке избегнуть карантина, разумеется, или при каких других злостных против объявленного указа действиях, – слухи быстро разлетятся, и никто в нашу сторону больше идти не осмелится. Пускай бегут на север, на Онегу да Двину, а можно и дальше, к вечным льдам и снегам. Там никто не выживает, разве что чайки да подводные гады. В такой епархии и язвенная зараза вмиг сдохнет. Нечего ей там жрать и присесть тоже некуда.

Может, и пронесет?

64. Государственный запрос

Доктора Ревенштрема срочно вызвали к губернатору. Доктор скинул с себя рабочую одежду, помылся и влез в единственный остававшийся у него приличный сюртук. Посыльные все это время ждали в дворницкой, перекидываясь шутками с пожилой кухаркой – единственной прислугой, на которую у доктора хватало денег.

Ревенштрем знал, что разговор будет идти о Суконном дворе, о нескольких визитах, которые он туда нанес, о том, как они с Линдером не сумели распознать чуму среди полсотни больных, лежавших в тамошнем лазарете, ведь то, что некоторые из них были чумными, теперь сомнению не подлежало. Или все-таки нет? Ну были у кое-кого пятна на теле, были и опухоли, только в недостаточном количестве.

Явной картины никак не получалось, и смертность обычную тоже отнюдь не превышала. Одно из двух: либо старинные трактаты великих знатоков содержали немалое количество ошибок, о чем Ревенштрем иногда задумывался, но предпочитал эту линию размышлений на всякий случай не продолжать, либо Москву посетила новая, ранее неизвестная болезнь, похожая на чуму в отдельных своих проявлениях, но все-таки не чума. В любом случае, посоветоваться с Линдером, как он делал последние десять лет, не представлялось возможным – старый доктор был очень плох и дома уже не покидал.

Ревенштрем входил в губернаторские палаты с дурными предчувствиями. Они только усилились от количества людей в форме, сновавших по лестницам и коридорам. Доктор знал, что когда российские власти не понимают, что делать, они бросают в пожар все имеющиеся налицо силы, особенно войска и полицию. Признавал он и то, что такой способ неоднократно приводил хотя бы к частичному успеху.

В кабинете его ждал, восседая на мягком стуле, губернатор и еще один важный сановник в генеральском мундире, впрочем, младше губернатора по чину, а потому стоявший – даже нет, в течение всего разговора беспрерывно ходивший из угла в угол. Наверно, в силу такой подвижности сложение его не отличалось тучностью, обычной для российских чиновных лиц. Разговор этот молодой генерал взял на себя, сразу же после того, как губернатор молчаливо ответил коротким кивком на глубокий, но не слишком изящный поклон Ревенштрема. Все вопросы касались именно того предмета, которого ожидал доктор, поэтому поначалу ему легко удавалось уйти изо всех генеральских ловушек. Однако избежать суждения о необычности симптомов, впрочем, подтвержденной общим консилиумом, было невозможно. Ревенштрем стал по памяти цитировать трактат о чуме, написанный несколько десятилетий назад одним французским врачом, потом привел мнение еще одного ученого англичанина, а затем, повторяя свои собственные размышления последних недель, заключил, что остается одно из двух. Либо в этих текстах содержится ошибка…

– А может такое быть? – резко прервал его сановник. – Может?

Ревенштрем немного подумал.

– Да, пожалуй, поскольку…

– То есть вы считаете, что в этом деле возможны неожиданности и что мы не можем быть связанными обычными мнениями, существующими о сем предмете? – не дал договорить ему собеседник.

Ревенштрем был вынужден согласиться, хотя и не без внутреннего неудовольствия. Голос сановника, и до этого довольно жесткий, теперь еще более отвердел, он встал почти по стойке «смирно» и сообщил опешившему Ревенштрему: «Теперь я вижу, что вы тот самый человек, который нам нужен, учитывая ваши знания и интимное знакомство с предметом. Особенно важно, что у вас, судя по всему, нет предрассудков, часто свойственных людям медицинской профессии».

Ревенштрем недоумевал, хотя ему вдруг стало приятно услышать мнение, что у него нет предрассудков. Никогда еще в своей жизни он не получал комплимента от такого высокого должностного лица. Значит, тут же сообразил врач, одновременно переставая чувствовать неудобство за свой потертый сюртук, он этого всегда заслуживал, просто до сих пор ему не везло. Конечно, вот он – решающий момент его профессиональной карьеры! Самые невероятные мысли в одно мгновение обуяли докторскую голову, и он уже нисколько не удивился дальнейшему.

По повелению ее величества – при этом имени Ревенштрем неожиданно для себя щелкнул каблуками заслуженных, еще в оренбургской степи ношенных сапог, – ему предписывается в строжайшем секрете провести опыты по новому способу лечения, предложенному – тут сановник запнулся – одним известным специалистом, чье имя он считает преждевременным разглашать. Само собой разумеется, что таковой опыт можно провести только над больными, находящимися в последней стадии болезни, почти на грани смерти. Денежные средства, подчеркнул сановник, уже выделены.

Всю жизнь потом Ревенштрем неукоснительно ставил свечи своему святому, апостолу Фоме, за то, что надоумил его в тот решительный миг выставить единственное условие господину сенатору и кавалеру, а через него – самой императрице. Подопытный больной должен быть только один, иначе пострадает чистота опыта и точность наблюдений. Здесь впервые с начала разговора подал голос сидевший в углу губернатор. Он был согласен. Только один больной. И только чистый опыт.

65. Удовлетворение

А что, очень неплохо действует господин генерал-поручик, и о том мы в комиссии имеем достоверные и прямые сведения – как официальные, так и полученные частным порядком. Во-первых, уже несколько недель как избыточной смертности в Первопрестольной не замечается. Во-вторых, тысячи рабочих мануфактурных с семьями вывезены