Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

на каждой станции и нигде не смотрел больных. На Великий пост доктор въехал в Москву через Дорогомиловскую заставу. Обманчивое зимнее солнце бежало к полудню. Полицейский эскорт сразу же повез дорогого гостя в Угрешский монастырь на другом конце города. Это был хороший карантин, как в Киеве под самый конец эпидемии. Ему сказали, что здесь собраны почти все больные города. «Это хорошо», – подумал доктор.

Лемке сначала прошел в женскую половину, в дальнем конце обители, потом в мужскую, огороженную двойным частоколом. Последних пациентов смотрел при свете свечей, больные здесь были в избытке и не походили один на другого. По дороге в городскую управу еще раз опросил сопровождавших его докторов. Ему передали письмо доктора Полонского, написанное на посредственной латыни. Было ничего не видно, но Лемке дождался прибытия на место и стал читать прямо на крыльце прямоугольного дома, тускневшего желтизной в языках факельного пламени, даже не пытаясь разбираться в безнадежно перепутанных падежных окончаниях. Впрочем, понимания это не затрудняло. «И почему же они столько времени молчали?» – Лемке тронули за плечо. Его ждал городской врач – кто-то успел шепнуть, – совсем недавно назначенный. Не прошло и пяти минут после начала беседы, как к ним вышел губернатор – седой, невысокого роста, в сапогах и генеральском мундире, сшитом не по размеру. «Это чума, ваше превосходительство», – произнес Лемке. Только что он сказал те же самые слова главному врачу, добавив: «Судя по всему, эпидемия идет уже четыре месяца. Состояние многих больных очень похоже на то, что я видел на Украине. Нетипичные случаи, в старых трактатах я таких описаний не нашел. Почему-то почти ни у кого нет бубонов. Возможно, у чумы несколько разновидностей или люди сначала схватывают лихорадку, а чума их затем добивает. При таком разнообразии клинической картины болезнь очень трудно идентифицировать, я понимаю, почему у коллег было столько споров. Но это даже неважно – не все ли равно, какая сейчас эпидемия. Надо принимать меры. Это чудо, что у вас уже не умерло полгорода. Наверно, из-за зимы – холода препятствуют миазмам».

Расстроенный губернатор задал всего несколько вопросов, даже не поинтересовавшись, какие надо принимать меры, убедился в своем горе и распрощался. Генеральский подбородок заметно дрожал. Все-таки он был очень стар. «Пошел писать донесение императрице», – подумал Лемке. И сразу же повернулся к коллеге: «Но имейте в виду, весной станет хуже. Гораздо хуже».

В эту ночь доктор заснул только под утро и оставался в постели целый день, чего не позволял себе с юности. Назавтра, хорошо подкрепившись и выхлебав две кружки крепкого кофе, он выехал на петербургский тракт и снова задремал. Лемке знал, что теперь ему гарантирована почетная отставка и хорошая пенсия. Той же самой ночью, сразу же после губернатора, доктора принял московский полицмейстер, и его секретарь подробно записал все санитарные рекомендации, основанные на киевском опыте. Лемке перечитал их и завизировал: «Верно». Полицмейстер встал из-за стола и щелкнул каблуками. Теперь Лемке не менял лошадей на каждом перегоне и с большим удовольствием ночевал на занесенных снегом станциях. В Твери его ждал именной приказ: организовать в городе образцовый карантин, передать начальство над ним местному хирургу, а затем ехать обратно в Киев.

61. Делопроизводство

Нет, сам я этого послания не видел – чересчур закидисто, хоть и член высокой комиссии и уже в четвертом классе, почитай, гражданский генерал. Но зачитывал нам секретарь ее величества особо важные, как он изволил заметить, пассажи. Посему имею, так сказать, явственное представление о рапорте господина губернатора. В общем, опять все пропустили, прошляпили, раззявы позорные! Донесение полицмейстера – да, прочел самолично, допущен-с. Тоже лучше промолчать, чем опять расстраиваться. Народ в бегах, врачи в раздорах, язва летает по городу: то там затихнет, то в другом месте объявится. А это уже потому, что странная на нас свалилась зараза: порой в два дня убивает, как положено, а иной раз притихнет, притаится, а потом опять – как вдарит! Вот от таковых делов господа доктора, знать, и находятся в большой конфузии. Да чего уж теперь слезы лить, надо думать, что дальше делать.

В общем, закончили чтение, сидим, молчим, как ушибленные. Потом то ли от страха, то ли от еще какой неведомой напасти, посыпались со всех сторон предложения самые разумные, только успевай заносить в протокол. Значит, полиции предписать сопровождать работающих на эпидемии врачей, оказывать им всяческую помощь и выполнять указания, связанные с лечебными мерами. По дороге на Петербург – кордоны и карантины, с военным начальством и военной же дисциплиной. Назначить старших и ответственных напрямик перед ее величеством в столице, Москве, и в Малороссии. Прекратить на корню любые оказии, связанные со скоплением народа: праздники, молебны, гулянья, большие работы. Московских врачей немедленно и целокупно призвать на государственную службу без различия подданства и состояния. Создать специальные команды для похорон, заразное имущество сжигать на корню. Всех, кто имел малейшее касательство к этой несчастной фабрике, немедленно изолировать. Благо монастырей вокруг Первопрестольной навалом, а в них живут, прости господи, одни бездельники (знают, умники сенатские, что матушке сия точка зрения будет особливо приятна).

Так, теперь кого поставить за главного? Ну, после этого письма было ясно, что его превосходительство уже, как бы сказать, не слишком крепко держит бразды. Начали искать, прикидывать, кому доверить Первопрестольную – ах, батюшки, половина дворян в нетях: кто на войне, а кто изволил в имение выехать на два месяца ранее обычного. Крысы, одно слово. Есть, впрочем, генерал-поручик Еропкин Петр Дмитриевич, сенатор и кавалер, герой прусской кампании, ныне возглавляет Главную соляную контору. Дельный, говорят, человек. Почему б не поручить ему надзирательство за здравием города Москвы? (И все хором закричали: «Дельный, какой дельный, комар носа не подточит, а к тому ж трудяга и храбрец! Назначить, всенепременно назначить». Конечно, каждый боится – а вдруг его!) И обязать московское дворянство оказывать ему содействие, вплоть до передачи в распоряжение наиболее смышленой прислуги, буде в том возникнет крайняя необходимость. А выезд из города – только по пропускам, особенно в сторону Петербурга. И пропусков дать штук пятьсот, больше не потребуется.

62. Приятное беспокойство

С одной стороны, сделка была самая удачная. Жаловаться не на что, только наполнить стакан, боднуть им стакан соседа и с носовым присвистом выпить по-местному, в один глоток и не закусывая. С другой стороны, были у мистера Уилсона определенные сомнения. В особенности потому, что русские контрагенты вели себя так, как ни в сказке сказать, ни пером описать. На встречи приходили вовремя, водки почитай, не употребляли, а каждый