Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

заявлять о себе как никогда раньше. Как заметил один иностранец, «самые низкие здесь… стоят прямо и не приседают ни перед кем». После революции бостонцы перестали использовать обозначения «йомен» и «муженёк» и стали всё реже записывать профессиональные титулы среди ремесленников. Все взрослые белые мужчины стали использовать обозначение «мистер», которое традиционно принадлежало исключительно дворянству. Даже городской совет Чарльстона, Южная Каролина, почувствовал достаточное эгалитарное давление, чтобы отменить титулы «Esq.» и «His Honor».

По какому праву власть требует повиновения? Этим вопросом теперь задавались все учреждения, все организации, все люди. Революция словно привела в движение дезинтегрирующую силу, которую невозможно остановить.

Европейские путешественники, особенно из Англии, конечно же, были больше всего обескуражены обществом новой республики, и их критика была во многом уничтожающей. Многие европейцы считали англичан дикими и свободолюбивыми, но по сравнению с ними разнузданные американцы казались стабильными и степенными. Многие американцы, естественно, старались не обращать внимания на эту критику, но для федералистов большая её часть была слишком правдивой. Как они могли не согласиться с иностранными критиками, которые заявляли, что в Соединённых Штатах «свобода и равенство на уровне всех сословий»?

Одним из самых ярких и критичных иностранцев был Чарльз Уильям Янсон, английский иммигрант, который провёл более дюжины лет с 1793 по 1806 год, пытаясь понять жителей этой новой страны, которые к 1806 году, по его словам, были «единственными оставшимися республиканцами в цивилизованном мире». По словам Янсона, он приехал в Америку «с намерением провести там значительную часть своей жизни», но череда земельных сделок и неудач в бизнесе в конце концов заставила его вернуться в Англию. Американские обычаи и нравы, заключил он в своей книге «Чужак в Америке» (1807), были «во всех отношениях несоответствующими английским привычкам и тону конституции англичанина». Однако его рассказ о формирующейся природе американского характера был не более пренебрежительным и отчаянным, чем рассказы многих федералистов, которые были не менее напуганы жестокостью и вульгарностью, которые, казалось, порождало новое республиканское общество. К началу XIX века Янсон был не единственным в Америке, кто чувствовал себя чужим на этой земле.

Взгляды Янсона на демократическое общество Америки, в котором самые жалкие и невежественные люди «считают себя наравне с самыми образованными людьми в стране», на самом деле были не более суровыми, чем у Джозефа Денни, которого цитировал Янсон. Родившийся в Бостоне и получивший образование в Гарварде Денни был редактором «Порт Фолио», самого влиятельного и долгоживущего литературного журнала своего времени и самого известного издания федералистов в эпоху Джефферсона. В 1803 году в одном из своих первых номеров Денни писал скорее с доблестью, чем с рассудительностью, что «демократия едва ли терпима в любой период национальной истории. Её предзнаменования всегда зловещи… В Афинах она была слабой и злой. Она была плоха в Спарте и ещё хуже в Риме. Она была опробована во Франции и закончилась деспотизмом. Её опробовали в Англии, и она была отвергнута с величайшей ненавистью и отвращением. Сейчас она проходит испытание здесь, и результатом будет гражданская война, опустошение и анархия». За эти высказывания Денни был привлечён к суду как подстрекатель и подстрекатель, но в итоге был оправдан.

Но вскоре Денни и другие федералисты поняли, что демократия в Америке не закончится, как это было в других странах, анархией, ведущей к диктатуре и деспотизму. Напротив, американская демократия, движимая острейшей конкуренцией, особенно в сфере зарабатывания денег, закончится оргией получения и траты денег. Слишком многие американцы, казалось, были поглощены эгоистичным преследованием собственных интересов, покупая и продавая, как никто другой в мире. Литераторы-федералисты и другие были потрясены внезапным появлением тысяч и тысяч суетливых «бизнесменов» — этот термин вскоре вошёл в обиход, что было вполне уместно, поскольку всё общество казалось поглощённым бизнесом. «Предприимчивость», «совершенствование» и «продвижение вперёд» повсеместно прославлялись в прессе. «Голос народа и его правительства громко и единодушно высказывается за торговлю», — заявил в 1800 году недовольный и озадаченный доктор Сэмюэл Митхилл. «Их наклонности и привычки приспособлены к торговле и движению», — заявил профессор естественной истории Колумбийского колледжа, который знал так много, что его называли «живой энциклопедией» и «ходячей библиотекой». «От одного конца континента до другого, — говорил Митхилл, — все вокруг кричат: «Коммерция! Коммерция! Во что бы то ни стало, коммерция!»»

Хотя почти все американцы жили в сельской местности и занимались сельским хозяйством, большинство из них, как верно заметил профессор Митхилл, к 1800 году были вовлечены в торговлю и обмен товарами. Степень их вовлечённости в коммерцию вызывает некоторые споры среди историков. Некоторые считают, что многие фермеры XVIII века, особенно в Новой Англии, были досовременными и антикапиталистическими по своему мировоззрению. Эти фермеры, утверждают историки, в основном занимались домашним производством, в котором они стремились не максимизировать прибыль, а лишь удовлетворить потребности своей семьи и поддержать компетентность и независимость своих домохозяйств. Они искали землю не для того, чтобы увеличить своё личное богатство, а чтобы обеспечить поместьями свои родовые семьи. Не полагаясь на расширенные рынки, эти крестьяне, как правило, производили товары для собственного потребления или для обмена внутри своих местных общин.

Хотя фермеры восемнадцатого века, возможно, были менее коммерческими, чем те, кем они стали в девятнадцатом веке, они определённо знали о торговле и коммерции. Многие из них, если не большинство, хотя бы иногда отправляли «излишки» на рынки за пределами своих районов — продавали табак и другие основные продукты питания в Британию, отправляли пшеницу и другие продукты питания в Европу, экспортировали пиломатериалы и скот в Вест-Индию. Другими словами, с начала XVII века колониальные американцы обменивались товарами и знали о рынках, но, по крайней мере в Новой Англии, многие фермеры, возможно, не участвовали в том, что экономисты называют настоящей рыночной экономикой. Только когда рынок отделился от сдерживающих его политических, социальных и культурных систем и сам стал агентом перемен, только когда большинство людей в обществе стали участвовать в купле-продаже и начали думать о том, как улучшить своё экономическое положение, только тогда американцы начали входить в рыночную экономику.

Экономический историк Уинифред Барр Ротенберг датировала появление рыночной экономики в Новой Англии несколькими десятилетиями после Американской революции. Она обнаружила, что интеграция рынков, сближение цен на товары и развитие рынков капитала в сельской местности Новой Англии произошли именно в этот период — благодаря безличному обмену между самими фермерами. В 1780-х и 1790-х годах фермеры все чаще давали в долг все более разрозненным и удалённым должникам и всё больше переводили свои активы из скота и инвентаря в ликвидные