Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ближе к финалу на Соловки приехала столичная комиссия и увидела «перегибы на местах». Местных чекистов арестовали, многих расстреляли. Палачи стали жертвами. Тот же почти демонический чекист на Секирке – ангел смерти, заходящий со своим колокольчиком и забирающий на тот свет людей. Вскоре и этот ангел падет, станет обычным человеком, трусливым, боящимся смерти. В разряд заключенных перейдет и Галина. Расстрел поставит точку в жизненном пути самого Эйхманиса, как и его прототипа – первого коменданта Соловецкого лагея Федора Эйхманиса.
Когда Артем после избиения попал в больницу, владычка Иоанн сказал ему: «Ведь и не одни невинные здесь собрались… да не каждый даже себе признается, с какой виной он сюда пришел». По мнению Иоанна, земные Соловки – место для раскаяния. Он призывается «покаяться – и если не за те грехи, что вменили нам неразумные судьи, так за другие». У Бога «есть свои Соловки для всех нераскаявшихся, в сто тысяч раз страшнее». Когда владычка говорит Артему, что Соловки для нераскаявшихся, автор замечает, что тот не верит его словам. Горяинов не берет ничего на веру, ему всё нужно прожить самому, ощутить это на своей шкуре. Формул и определений Соловков у тех же персонажей романа много, как и личин, подобий правды. Но как принять какое-то одно из них, если это жизнь?..
«Он шел по жизни голый, так и умер голый», – говорит о своем герое Артеме Горяинове в интервью «Ведомостям» сам автор (http://www.vedomosti.ru/library/news/25537101/intervyu-zahar-prilepin-pisatel). Прилепин объясняет: голый он не потому, что у него отсутствуют свойства, а потому, что все свойства в нем сосредоточены одновременно. Горяинов сам такая же фантасмагория, какофония, как Соловки, которые отпечатались в нем вместе с музыкой Интернационала на Спасской башни. Прилепин также отмечает, что Артем периодически ведет себя достаточно подло. При этом он старается не рефлексировать по поводу происходящего. «Если б я умел размышлять», – задумался однажды Артем. Размышлять он на самом деле умеет, но сознательно ограничивает себя в этом (в чем близок автору). Основная его задача – сделаться незаметным, обзавестись шапкой-невидимкой, чтобы никто не видел и не знал о нем. Часто он мечтает: «Как бы все-таки сделать, чтобы меня забыли». По большому счету это интуитивное желание Артема-ребенка спрятаться. В финале это ему практически удалось.
Прошлого у героя практически нет. Оно будто перечеркнуто убийством отца, которого он бесконечно любил. С матерью он не переписывается, просто получает посылки. Когда она приезжает его повидать, даже не подходит к ней. Только детство постоянно шлет герою важные сигналы, знаковые образы, дает вовремя спасительную палочку-выручалочку в виде недолгих трехмесячных занятий боксом. Помог гимназический класс, где он был самым сильным.
Из того же детства всплывает в памяти игрушка – маленькие весы, как аналогия его души, которая как будто раскачивается из стороны в сторону. Да и сам он похож на человека, увиденного им в детстве. Тот бежал по льдинам через реку перед ледоходом. Любое твердое основание крайне неустойчиво, иллюзорно. Стоять на одном месте нельзя, надо двигаться, несмотря на черные пустоты. Этот интуитивный бег по льдинам и совершает Гориянов в лагере.
Артем иногда и мечтает «по-детски». Вот было бы здорово, если человек был один, тогда не было бы ни войн, ни озлобленности. Всё просто. Но когда «собираются огромные и озлобленные толпы», эта простота пропадает, ее перестают ощущать. С теми же блатными он ведет себя, как дитя. Возможно, поэтому до поры ему всё и сходит с рук.
Он и пытается спрятаться в детство: мечтает, что, закрыв глаза, окажется в двенадцатилетнем возрасте дома с мамой, которая позовет пить чай. Вспоминает детство и на Секирке, мечтая проснуться на коленях матери.
Новоприбывшего в лагерь Щелкачева Артем играючи поучает не показывать душу, быть незаметным. Таким незаметным он сам станет в финале книги, мечтая на всем ее протяжении изменить свое «дурацкое положение», спрятаться. «Пересадите меня на мой край опять…» – думает он. В своих мечтаниях он желает «попасть в некий зазор, затаиться, пропасть – и тебя могут не заметить, забыть».
Артем инстинктивно понимает, что выстраиваемая в лагере (и во всей стране) система «щелястая», как это сформулировал Прилепин в передаче «Наблюдатель» на телеканале «Культура», поэтому он и хочет попасть в одну из щелей. В романе есть эпизод: Горяинов наталкивается на заключенного Митю Щелкачева, спрятавшегося в дровнике, когда шли расстрелы. По сути, в щель. Мите от страха мерещится, что расстреляли 400 человек, Артем его поправляет – 36. Но ужаса от этого не меньше. В этом заключенном совершенно очевидно угадывается будущий ученый Дмитрий Лихачев, с которым на Соловках произошел тот же случай.
В то же время симпатизирующий Артему Крапин говорит, что ему надо «сточить свои углы»: «Шар катится – по жизни надо катиться». Эта угловатость Артема и делает его жизнь на Соловках такой хаотичной. Он цепляется своими углами там, где можно спокойно катиться. Вспоминается замечание отца героя о взошедшем солнце с углами, и можно предположить, откуда происходит эта угловатость Горяинова.
Горяинов безразличен к смерти. Когда Афанасьев спрашивает, боится ли он смерти: «Думаешь, и ее нет?» – Артем отвечает вопросом: «А что, есть?» Он приходит к выводу, что знание о собственной смерти «не самая важная наука на земле». Артем безрассудно движется по лезвию ножа, играя со смертью, дразня ее. Часто по-детски заигрываясь, надеясь только на свой фарт, боясь спугнуть везение. «Не по плису, не по бархату хожу, а хожу, хожу… по острому ножу», – поет он периодически.
Люди для него непонятные: «Внутри внешнего человека всегда есть внутренний человек. И внутри внутреннего еще кто-нибудь есть» – этакие матрешки, которые складываются одна в другую, поэтому он и не лезет туда глубоко. Всё происходящее он воспринимает как фантасмагорию, сон и каждый раз будто проверяет себя: «Нет, не сплю». Собственно, в этом убеждает его и Василий Петрович, говоря,
