Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

идеи”. Но только поведешься на эту идею, только соберешься ухватить за хвост “смысл”, как характер персонажа – раз – меняется под влиянием изменившихся обстоятельств, общая картина усложняется, смысл ускользает» (http://lgz.ru/article/-15-6458-16-04-2014/kantsone-russa). Пирогов также считает, что «Обитель» – это «попытка полифонического романа».

Майя Кучерская отмечает, что «раздвоение личности – одна из ключевых тем “Обители”. Тьма живет в каждом, и в лучших, и в худших, за исключением святых, но, кстати, единственный в романе святой – “владычка Иоанн” получился пресным, точащим пустоватые речи» (http://www.vedomosti.ru/lifestyle/news/25536651/po-ostromu-nozhu).

Кучерская считает, что «Обитель» – книга без идеологии (была бы идеология, ругала бы за нее): «В итоге роман никого не оправдывает и не судит, Прилепин только показывает, как легко могут сочетаться в одной душе, на одном клочке земли ад и рай, любовь и смерть, вой и песня, бред и прозрение. Двигаться по тонкой грани меж ними, “по острому ножу”, как поется в часто цитируемой здесь песне, и составляет главное наслаждение Артема. “Обитель” – книга без идеологии, стоящая на том, что “человек темен и страшен, но мир человечен и тепел”, а значит, жизнь земная – сладка». В финале рецензии Кучерская отмечает, что книга обречена на коммерческий и премиальный успех. Судя по логике рецензента, эта безыдеологичность «Обители» нарочита. Прилепин специально избежал углов, сделал книгу с точки зрения идеологии круглой и поэтому легко катящейся шаром к успеху. Мы ведь помним, как в романе Крапин учил Артема «сточить углы»…

Дмитрий Быков делает комплимент Прилепину, отмечая, что его роман «хорошо продуман» и имеет двойное дно (http://www.novayagazeta.ru/arts/63600.html). Правда, от Быкова достается Артему – тот характеризуется как «интуитивный гений приспособляемости», на которого сам автор смотрит с ненавистью. А на самом деле главный герой романа – Федор Эйхманис, «скрытый стержень» книги, демиург развернувшейся на Соловках «человеческой перековки». В тон ему пишет в «Собеседнике» Валерия Жарова. Для нее подлинный герой Прилепина – тоже начальник лагеря Эйхманис: «Сверхчеловек, вот кем Прилепин восхищается и любуется: какая насыщенная биография, сколько всего в нее вместилось!» (http://sobesednik.ru/kultura-i-tv/20140510-kniga-zahara-prilepina-obitel-raschelovechivanie-i-zhertva-s).

Относительно идеи «Обители» Жарова утверждает, что она «прямо растет из горьковского мировоззрения, очерк Горького о Соловках он прочел внимательно: Соловки – не пыточная камера нового государства, а его химическая лаборатория, завод по переплавке человеческого материала в новый биологический вид. Человек на Соловках не выживает – здесь надо быть либо недочеловеком, либо сверхчеловеком». Едва ли это утверждение можно считать верным. Прилепин неоднократно отмечал, что горьковский очерк он прочел в самом конце работы, после знакомства с литературой и архивными материалами о Соловках.

Редактор газеты «День литературы» Владимир Бондаренко называет книгу Захара Прилепина «не рядовым» явлением современной литературы (http://www.zavtra.ru/content/view/vlast-solovetskaya). «Обитель» для Бондаренко является «концентрированным выражением русского ХХ века», а Горяинов – «герой нашего русского времени, если брать это время широко, в пределах эпохи, целого века». «Артема гонит по всему миру. Только миру особенному – соловецкому», – пишет Бондаренко. Получается, что Артем во власти этого порыва, движения русской истории. Это говорит не о его инфантилизме, а о том, что ему достался крест стать под парус истории, вышедшей из бури и просящей ее. Артем растрачивает свой фарт, как растрачивает его и эксперимент на Соловках-России, который в итоге провалился. Почему? Это другой вопрос. Осмысление этих причин – одна из задач книги.

Бондаренко преодолевает желание подобрать для «Обители» какой-либо универсальный эпитет, будь то «авантюрный» или «христианский»: «Как и положено большому роману, он вбирает в себя всё: любовную драму и плутовской роман, документальную хронику и остросюжетный детектив, босхианскую метафоричность и набоковскую чувственную выразительность. Из этой мешанины, из этого соловецкого варева и впрямь вырастает загадочный образ России». Возможно, в этой сложности, полифоничности и ответ на вопрос: почему эксперимент оказался обреченным? Россию периодически силятся подогнать под то или иное определение, но таких определений могут быть десятки. Любая односторонность делает из нее то, чем она не является: так Артем выворачивает тюленью чекистскую куртку наизнанку, подшивая неизвестно чем…

Артем детерминирован волей развертывающейся истории, ее логикой. Он всецело зависим от нее, поэтому не случайно Бондаренко называет его «героем нашего русского времени». Собственно, рядом с ним по значимости в романе можно поставить и Федора Эйхманиса. Только он делатель определенного исторического этапа – архитектор, пассионарная вспышка, персонификация деятельных сил, которая, однако, ни к чему не ведет. Рецензенты, разочарованные в Горяинове, скорее всего, ожидали от него какого-то яркого эффектного шага, как, к примеру, захват губернаторского здания Сашей Тишиным с товарищами в финале романа «Санькя». Эффектности от Артема не дождались, он не попытался устроить переворот на Соловках, да и попытка бегства ни к чему не привела…

Кстати, одна из очевидных параллелей Артему, которая напрашивается, – главный герой романа Сергея Шаргунова «1993» Виктор Брянцев. 1993 год – тоже время разлома. Если Артема современные реалии и убийство им отца занесли на Соловки, то инженера-электронщика Виктора Брянцева вихрь разрушения, пронесшийся по стране, загнал под землю, а потом погнал во время трагических осенних событий на улицы столицы. В итоге он совершенно логично умирает на той же улице. Не от пули, не в жесткой схватке, а от сердечного приступа. Умирает, чтобы потом не спиться, не наложить на себя руки – типичный финал подобных ему людей того поколения. Внешне он, как и Артем, инфантилен, плывет по течению. Но в то же время он, его судьба – персонификация этого течения. Здесь история не становится фоном, на котором сама собой развивается жизнь человека. Они сращены друг с другом и простой человек всецело становится исторической личностью, в том плане, что всецело отображает ее движение. Однако существенно повлиять на нее не может. Не он, а его воля – практически ничто.

«Колесо истории идет мимо целых народов, а нас задело заживо», – говорил Мезерницкий владычке Иоанну в романе Прилепина. Даже не переехало, а «намотало на это колесо». И дальше ты, уже намотанный, следуешь с ним, помимо воли переживая такое срастворение с историей.

Как и положено в дискуссии, точки зрения на те или иные аспекты романа часто диаметрально противоположны. Это видно в оценке и главного героя, идеологии и композиции «Обители». У всех из рецензентов (вероятно, за исключением Наринской) есть общий знаменатель – перед нами незаурядное явление. Прилепин часто утверждал, что в наши дни создано несколько классических литературных произведений. Вот и он сам написал такое. Этого естественного приближения к классике и не хватало современной отечественной литературе, которая всё больше воспринималась читателем и воспринимала себя «отрезанным ломтем», беспризорницей, а то и самозванкой.

Роман о голом человеке

Захар Прилепин в «Обители» избегает соблазна простых