Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

сауну с алкоголем и девушками. Вместо бани допроса, на котором тоже пенилась, шипела и пузырилась вода…

Он такой же неприметный, как друзья, заурядный, мелкий бес, задача которого – изменить человеческую жизнь, разломить ее, расколоть. Слово «черт» произнесла мать, когда Новиков рассказал ей историю своего «знакомства» с опером. Она редко употребляла это слово. Для примера, таким же инфернальным существом предстает и начальник лагеря Эйхманис в «Обители».

Опер одновременно и мелкий бес, и Великий инквизитор, который хочет доказать, что человек «слаб и подл», что он – никто. Он пришел в жизнь Новикова из ниоткуда и ушел в никуда, оставив его в покое.

Галлюцинация? Бред? Как черт Ивана Карамазова, который тоже полюбил ходить в баню?

«По вам провели проверку, и проверка не подтвердилась», – сказал опер без имени. Не было их участия в преступлении. Не было их в его кабинете, и с ними ничего не происходило. Так и друг Леха позже сказал, что хочет жить дальше, будто ничего не было, хотя вначале и мечтал наказать полицейского. После в какой-то момент он решил свести счеты с жизнью, чуть не повесился, вовремя из петли вытащили. Потому как прежнюю жизнь не вернуть.

Иная реальность легко занозой вторгается в жизнь и так же моментально может исчезнуть, испариться, только человек уже не остается прежним.

«Мир разваливается на куски», – разговаривает Новиков с котенком и вопрошает: за что всё это ему, должно же быть какое-то разумное объяснение? Новиков впервые задумался об этом. За что?..

Прилепинский рассказ развертывает живое переживание погружения в надлом, в созданный страхом мир иллюзий и абсурда. После допроса пошел разлад, отчуждение Новикова с другом, с подругой Ларой, с родителями, которые как будто стали привыкать к его новой «реальности», намекать на их нестандартные отношения с Лехой.

Это не просто инсценировка занятной истории – здесь разворачивается метафизика создания иной реальности, ее искривления, трансформации. Герои будто погружаются в небытие, где нет ничего настоящего, только они предстают такими, как есть на самом деле. Здесь не скроются ни их мысли, ни слабости, ни страхи, ни грехи.

«Вы – мокрицы», – аттестовал Новикова с другом опер. Безвольные, «хлипкие, скользкие, склизкие». Таким человек легко становится, когда «черная обезьяна» берет верх. Не смог проявить волю, оказать сопротивление, когда били, защитить друга. Допрос – особый тест: человек ты или мокрица, способен ли на волевой поступок либо только и можешь, что ползать, пресмыкаясь перед обстоятельствами.

Прилепин – не плоскостной писатель. Иллюзия, что он только скользит по поверхности сюжета. Он вбуравливается вглубь, в черноту, куда мало кто проникает, туда, где у каждого скрывается своя «черная обезьяна», свой грех. «Клинический реализм» – это термин самого Захара, который занят томографией внутреннего человека, испытанием его на прочность. И так повелось с самой первой его книги, с «Патологий». Из них нужно вырваться, преодолеть, чтобы стать человеком.

«Человек темен и страшен, но мир человечен и тепел» – это уже Захар проговаривает в своем романе «Обитель».

«Обитель»: между ангелами и бесами

Сразу по выходе из печати прилепинский роман «Обитель» начал широко обсуждаться в СМИ. Вал этот до сих пор нарастает. Повод не пустячный. Повод, который может спровоцировать широкий общественный диалог как вокруг литературы, так и относительно трагических событий прошлого века, которые кровоточат до сих пор, разделяя нацию. 1929 год – год Великого перелома в стране, время перелома исторических и людских судеб.

Автору даже выдали своеобразный мандат: после «Обители» он может говорить и писать всё, что угодно. Хотя мы помним, что после известного «Письма товарищу Сталину», например, Михаил Швыдкой отказывал ему в праве быть русским писателем.

Журналист Андрей Максимов в «Российской газете» не скрывал восхищения от книги: «Я с определенной настороженностью относился к тому, что делает Захар Прилепин. Пока не купил и не прочел его последний роман “Обитель”. Закрыл и подумал: “Да пусть он чем угодно занимается, даже восхищается людьми, мне особо не симпатичными, – всё это не имеет, как выясняется, никакого значения, если он написал такой роман”. Я абсолютно покорен этой книгой, которая не отпускала и во время чтения, и – что, наверное, самое важное – не отпускает и сейчас» (http://www.rg.ru/2014/05/12/maksimov.html?fb_action_ids=508056369322640&fb_action_types=og.recommends).

Максимов говорит о «поразительной глубине исследования человека». Как писал классик, Дьявол и Бог постоянно борются, и арена их битвы – человеческая душа. Здесь – конкретный человек, конкретная борьба: «Прилепин проводит Артема через все круги ада Соловков и через все круги рая. Герой проходит испытание голодом, холодом, ловит бревна в ледяной воде, ссорится с уголовниками, его избивают, в него стреляют, его предают, на его глазах гибнут близкие друзья… Но он проходит и испытание любовью, и – относительной, лагерной, но все-таки роскошью, и дружбой». В этой борьбе никто не побеждает, и у этой борьбы не может быть конца. Поэтому «важно, что роман не заканчивается ни бессмысленным оптимизмом: мол, человек крепок и пройдет через все испытания; ни еще более нелепым пессимизмом: мол, слаб человек, его сломают».

По мысли Максимова, это «роман о мире, в котором нет и не может быть любви». Любовь в романе и в мире, который в нем описывается, конечно же, есть, и это не только главная сюжетная линия взаимоотношений заключенного с сотрудницей информационно-следственного отдела, но и любовь, как особый поплавок для человека, который не дает ему моментально погрузиться на дно.

Писатель Денис Гуцко писал в своем Фейсбуке: «Книга сильная. И неожиданная. От автора “Письма товарищу Сталину” я ждал, признаться, другого. Ждал со страхом – потому как если бы там обнаружилась листовочная апологетика отцу всех народов – ну, и всё, прощай, многолетняя дружба с Захаром».

Обозреватель «Коммерсанта» Анна Наринская в первую очередь обратила внимание, что у романа «много-много страниц», по этому признаку его можно вполне сопоставить с «Войной и миром» (http://www.kommersant.ru/doc/2453262). Она пишет, что «роман неглупо устроен» и в то же время он «слишком длинен» и «монотонен», почти на грани «бормотания». Также прилепинский роман, по мнению Наринской, предсказуем: и культурно, и идеологически, и человечески. Она при этом отмечает умно придуманного главного героя: «Он помещен в гущу самых разнообразных связей: с заключенными-контрреволюционерами, с уголовниками, с членами лагерной администрации – и у Прилепина хватает писательского мастерства тянуть эти нити сквозь всё повествование, то выдергивая второстепенных персонажей на свет, то выталкивая их в сумрак. Прямо Диккенс какой-то. Только это Прилепин». Наринской хотелось бы видеть, чтобы «роман оказался умнее, глубже, вдохновенней, воспитанней, справедливее своего автора, – но этого не случилось». Эти рассуждения – яркий образчик высокомерного отношения рецензента, который