Дорога неровная - Евгения Изюмова

26 июня Берия перед началом совещания Президиума ЦК зашел к Маленкову: он все еще считал Георгия Максимилиановича своим сподвижником. Маленков, конечно, мог бы сделать ставку на Берия и «сдать» всех заговорщиков, но промолчал о ходе предстоящего совещания. Два с половиной часа шло обсуждение прегрешений Лаврентия Берия, и в 16.30 его вывели из зала заседаний в наручниках, усадили в машину и увезли на большой скорости. С тех пор никто не видел Берия в Кремле. Берия был расстрелян как «враг коммунистической партии и советского народа».

То, что за спиной Хрущева стояли военные, возымело свое действие, и в сентябре Хрущева избрали Первым секретарем ЦК КПСС (так была переименована в октябре 1952 года на XIX съезде ВКП(б).

В феврале 1956 году прошел XX съезд, который вошел в историю как съезд осуждения культа личности. В своем докладе Хрущев приводил многочисленные примеры беззакония сталинского режима, которые связывались лишь с деятельностью конкретных личностей, но не ставил вопрос о существовании самой тоталитарной системы, создавая иллюзию, что достаточно лишь осудить эти извращения, искоренить их, и путь к коммунизму будет открыт. Вот уж поистине — «кремлевский мечтатель»!

Жуков стал жить и работать в Москве, был назначен министром обороны, однако быстро разобрался в сущности Хрущева, понял, что на «советском престоле» находится не тот человек, что Сталин, как государственный деятель, был намного его сильнее, и занять главенствующее место в стране Хрущеву практически помог именно он, Жуков. И Хрущев понял, что отношение Жукова к нему изменилось, а ведь в его руках огромная сила — армия, абсолютно послушная воле своего легендарного маршала, поэтому в марте 1958 года Георгия Константиновича Жукова, «генерала Победы», сместили с поста министра обороны и отправили в отставку. Через год Хрущев избавился от всех, кто составлял оппозицию, и был избран Председателем Совета Министров. Это означало не только его полную победу в борьбе за власть, но и отказ от коллегиального метода в руководстве, возврат к сталинской практике единоличного управления.

А в 1961 году гроб с телом Сталина вынесут из Мавзолея.

С таким предложением на XXII съезде КПСС в октябре 1961 года выступил секретарь Ленинградского обкома Спиридонов. Хрущев без обсуждения выставил вопрос на голосование, и делегаты единогласно проголосовали «за». Вряд ли делегаты думали о том, что в стране существует культ другой личности — Никиты Сергеевича Хрущева.

В архивах Федеральной службы безопасности хранятся материалы о перезахоронении тела Сталина, но на них гриф «совершенно секретно» со сроком давности 50 лет, так же, как и материалы о вскрытии его тела.

Однако не зря говорят, что на каждый роток не накинешь платок — свидетели перезахоронения существуют, кое-кто не удержался и начал рассказывать о событиях 1961 года. Официальная версия — тело Сталина похоронено у Кремлевской стены. Известно и описание могилы — снизу и с боков железобетон, сверху — гранитная плита. Но существует другая версия — он покоится на Новодевичьем кладбище рядом с могилой жены Надежды Аллилуевой. Говорят и о том, что Сталина хоронили ночью. С него сняли парадный мундир со всеми наградными регалиями, споров с него все золотые пуговицы, переодели в старый, привычный для Сталина, френч, положили тело в обычный, с подстилкой из стружек, гроб. И кто из свидетелей правдив, будет ясно, когда рассекретят архив.

Ефимовну совсем не интересовало то, чем жила страна, тем более она не думала о том, какое будущее у нее впереди. Ее занимало другое.

Едва сошел снег, бабушка вместе с Шуркой начала ходить по каким-то большим домам с длинными коридорами, где сновали сердитые люди с бумагами в руках. И у бабушки тоже были бумаги.

В каждом кабинете Ефимовна рассказывала, что после войны лишили ее пенсии за умершего кормильца, красного партизана гражданской войны. Бабушке всегда вежливо отвечали, что в то время она была трудоспособной, и если бы работала, то получала бы сейчас заработанную пенсию, а раз нет трудового стажа, то нет права и на пенсию. Бабушка всплескивала руками, рассказывала дальше, что у нее тогда были малолетние дети, потому и не работала, затем у детей свои дети подросли, ей с ними приходилось нянчиться, вот и не работала. В ответ бабушке говорили, вот пусть ей сейчас дети пенсию и платят, раз она всю жизнь на них работала. Тогда бабушка выталкивала вперед Шурку и распаленно кричала:

— А как мне воспитывать ее без денег? Мать-то ее сбежала с хахалем, а мне дите на руки бросила. Чем ее кормить? В детдом тогда забирайте!

Это происходило так часто, что намертво застряло в памяти трехлетнего ребенка.

Шурке было неловко, стыдно стоять и слушать жалостливые слова о себе. Чужие равнодушные взрослые сочувственно кивали бабушке, дескать, вот какая мать у бедной девчонки непутевая. Некоторые совали в кармашек Шуркиного платья конфеты и печенье. А на улице, плетясь следом за бабушкой в очередной большой, неприятный своими длинными коридорами дом, выбрасывала гостинцы вон. Почему? Она не смогла бы объяснить, почему, но выбрасывала — и все тут. И если бы кто сказал тогда ее тетушкам, что именно тогда и начал вырисовываться Шуркин упрямый и самостоятельный характер, что именно эти постыдные хождения в исполком и брань в адрес Павлы в присутствии девчонки-несмышленыша станут первопричиной будущего конфликта Шурки с тетушками, они бы рассмеялись. У них в голове не укладывалось, что и ребенок способен анализировать, что детская логика — иногда самая правильная, они не знали, что — «бросаем камни в юности, а собираем к старости», а конфликт с племянницей-гордячкой именно такой камень и есть, брошенный, правда, не в нее, а в ее мать.

И неизвестно, как бы повернулась Шуркина жизнь, уж больно агрессивно против Павлы были настроены мать и сестры, если б не пришла телеграмма, и бабушка не прочла:

— «В… вы… вс… тре…чайте… Встречайте! Паня». Шурка, да ведь это мамка твоя гулящая приезжает!

Шурка обиженно поджала губы: тетю Нину Изгомову бабушка тоже зовет гулящей, а ведь мама совсем не похожа на рыхлую и неопрятную Изгомиху. Вот еще! Выдумывает бабушка!

Вечером у них вновь собрался «военный совет». Тетушки, которым бабушка сообщила радостную весть, принялись на все лады обсуждать телеграмму: зачем едет шалопутная — обратно ли, может, уж и бросил ее пьяница Смирнов. На робкое возражение Лиды, что, наверное, мать едет за Шуркой, как обещала, тетушки ответили градом насмешек, и, как всегда, больше всего изгалялась над Павлой Зоя. А Шурка слушала тетушек, и злые слова их падали ей в душу, словно камешки…

Павла приехала красивая, веселая, в новом, пахнущем чем-то незнакомым, костюме. Она прижимала Шурку к себе, целовала, приговаривая:

— Дочушка моя, красотулечка. Соскучилась я по тебе! Я за тобой приехала. Мы поедем с тобой сначала на поезде, поплывем на пароходе, потом поедем на машине. Папа нас там ждет. Завтра мы и поедем.

— Эт-то какой-такой папа? — воинственно подбоченилась Ефимовна. — Неужто тощей-кащей твой?

— Да, мама, Николай нас ждет вместе. Он хочет усыновить Шурочку. Где хоть он? — остыла немного Ефимовна.

— В Ханты-Мансийске мы. Николай в тресте начальником отдела кадров работает.

— Ну, дак он ведь грамотный, — уважительно произнесла Ефимовна. — Он ведь мужик-то ничо, красивый, умный, обходительный. Пьет только.

— Не пьет он сейчас.

— Гляди-ка, верно, видно, говорил Саша Розин, что не совсем пропащий он, может, и пить, гляди-ка, бросит. А Шурку он не обидит?

— Нет. Он детей любит. Он меня и послал за Шурочкой.

— Ну а ты где? — допытывалась Ефимовна.

— А я в клубе директором.

— Ну, дак, — приосанилась Ефимовна. — Ты ведь у меня тоже грамотная. Куда уж до тебя Розке с Зойкой! — тихая гордость звучала в голосе матери, и Павла благодарно ткнулась в ее мягкое плечо, чтобы скрыть печаль в глазах: она соврала, правда, наполовину.

Работали они прежде в Хантах, как сказала. Но немного. Николай вздумал спорить о чем-то с начальником треста, да еще и пьяным на работу несколько раз приходил, и директор треста напрямки заявил, чтобы Николай уволился. И поехали они дальше на север, в один из леспромхозов треста. Устроились неплохо, она и в самом деле — директор клуба. Николай работает в леспромхозе экономистом. Есть квартира, заработок хороший, но что-то гнетет Павлу, не дает ей уверенности в прочном и крепком будущем.

— А чо не погостишь? — спросила Ефимовна. — Пожила бы, хоть я бы насмотрелась на тебя. — И вытерла уголком платка глаза. Она уже забыла, что накануне ходила вновь с Шуркой в горисполком, и на бумаге, что ей написали Зоя с Розой, осталось поставить две подписи, которые определяли дальнейшую судьбу девочки: жить с родными или же оказаться в детдоме. Но у Ефимовны было доброе отходчивое сердце, она уже жалела, что так чернила всюду старшую дочь, имевшую в Тавде авторитет, который в результате ее хождений по кабинетам, быстро растаял. Но не передалась ее доброта младшим дочерям.