Дорога неровная - Евгения Изюмова

— Поля! А я думал…

— Интересно, что? — холодно осведомилась Павла.

— Ну… что ты бросила меня. Вещи взяла и уехала, — и уже спокойно сообщил. — Черт! Голова трещит!

— Вот что, Николай Константинович, — все также холодно сказала Павла, — вы тут мне вчера заявили, что я вам не нужна, и могу возвращаться обратно. Так вот, Николай, никуда я от тебя не поеду. Не за тем сходилась. Позорить себя не дам.

— Ну не поедешь, так не поедешь, — вяло махнул рукой Смирнов. — Тоже… нашла, кого слушать — пьяного! Кстати, опохмелиться не на что?

— Не на что! — отрезала Павла. — Иди, умойся, и пойдем узнавать насчет работы.

«… Вечерний звон, вечерний звон…» — пел Смирнов. Задушевно пел. Пожалуй, даже тоскливо.

Оказались они на барже случайно.

В Тюмени подходящей работы не нашлось. Павла готова была на всякую, а Смирнов морщился: никто не обращал внимания на его диплом экономиста, всюду, как и в Тавде, нужны просто рабочие умелые руки, зарплату же предлагали при этом невысокую.

Сначала Павла разозлилась на него: денег нет, а он работу перебирает. «Впрочем, — подумалось позднее, — может, он и прав, что не соглашается на мало оплачиваемую работу, ведь и уехали из Тавды, чтобы заработать денег». К вечеру, когда еле ноги передвигали от усталости, бегая по конторам, наткнулись на вербовщика, и тот живо оформил договоры в трест «Ханты-Мансийсклес», правда, не сказал конкретно, где они будут работать, мол, на месте разберутся с вами. Подъемные тоже не заплатил, дескать, и это утрясется в Ханты-Мансийске, а то знаем мы вашего брата-вербованного: денежки получите, а сами — «аля-улю», ищи потом ветра в поле. Посоветовал, правда, что до Хантов — так в просторечии назывался Ханты-Мансийск — можно добраться на буксире, устроившись матросами. Помог даже договориться с капитаном одного из буксирных катеров, которые буксировали в Ханты баржи с грузом.

И вот они плывут. Неделю уже плывут.

Павла встала: пора на вахту. Вышла на палубу. Смирнов стоял, опершись о леер, смотрел на лесистые берега Тобола. Солнце готово было уже свалиться за лес. Небо безоблачное, тихо. Эту тишину нарушает лишь слабое журчание воды за бортом, да впереди постукивает движком катер.

— Эй, — крикнул с катера шкипер, — сейчас фокус увидите! Смотрите в воду!

Смирнов первым бросил взгляд вниз и удивленно толкнул Павлу локтем:

— Смотри, смотри, Поля! И в самом деле — чудо.

Павла глянула за борт и тоже удивилась: река разделилась. Слева — темная вода, справа — рыжая. Это Тобол влился в Иртыш, и пока чистые струи Тобола не смешались с иртышской водой, так и плыли они, словно по какой-то нарочно проведенной линии — таков был фарватер реки.

Шкипер крикнул, что скоро Тобольск.

Смирнов махнул рукой, дескать, все ясно, будем готовы. Он распахнул ватник, притянул к себе Павлу, и та, прижавшись к горячему плечу, запела:

— Вечерний звон, вечерний звон…

— Бом… бом… бом… — вторил ей Смирнов.

Глава Х — Соловушка

Только солнце размашисто брызнет -

Снова спрячется у ворот…

Как извилисты линии жизни,

Если б все это знать наперед.

*****

… А предки были птицами,

И лет тому не счесть.

Мы изменились лицами,

Но в каждом птица есть.

Шурка лизнула белый твердый кусок, величиной с ее кулачок и опять заныла:

— Баба, баба, к маме хочу…

— Господи, да молчи ты! Горе мое! Уехала твоя мама.

— Куда? — требовательно спросила девочка.

— Куда-куда… На кудыкину гору!

— А почему? — не отставала Шурка.

— Потому что… Шлюха она, твоя мама!

Такого слова Шурка не знала, но слово ей не понравилось. И Шурка посмотрела на бабушку сердитыми серо-голубыми глазами, в которых уже угадывалось упрямство.

— У-у! — Бабушка замахнулась на девочку тряпкой-прихваткой, которой только что пользовалась, чтобы не обжечь пальцы, передвигая с места на место кастрюлю. — Так же смотришь, как и мать твоя шалопутная! — Ефимовна вдруг подхватила Шурку на руки, начала ее целовать и плакать, приговаривая: — И где же носит ее, горемычную, где она есть, головушка бедная, окаянная…

Шурка молча и серьезно смотрела на бабушку: она уже давно привыкла к быстрой смене ее настроения — то ругается на нее, то вдруг заплачет, а потом опять ругается, но уже на маму, которая почему-то куда-то давно исчезла, Шурка же сильно по ней соскучилась.

Открылась дверь, и в комнату вошли тетя Роза и ее муж Александр, громадный, в белом полушубке. Шурка любила дядю Сашу, потому выскользнула из объятий бабушки и бросилась к дяде.

— Ух, ты! Выросла у нас девка, выросла! — он подхватил Шурку на руки, подбросил слегка вверх, и девчонка завизжала от восторга, почувствовав, что на мгновение зависла в воздухе, а потом мягко упала в сильные руки дяди Саши. — Собирай ее, мать, к нам, елку будет смотреть — мальчишки вчера нарядили. Давай, мать, и ты к нам, чего ты будешь одна в новый год сидеть?

— Нет, — отказалась бабушка, — далеко к вам идти. Гена с Лидой к Зое пошли, вот и я туда же пойду. — Зоя теперь жила тоже на улице Сталина и работала комендантом в студенческом общежитии лесотехнического техникума.

Пока бабушка укутывала Шурку, Роза спросила:

— От Пани есть что? Где она?

— Ох, — вздохнула бабушка, — в каком-то Ханты-Мансийске. И где это?

— На севере, — пояснил зять.

— На севере, — опять вздохнула бабушка. — И что делать? Болею я. Шурку с кем оставлять?

— Деньги хоть присылает? — Роза смотрела с усмешкой, ожидая отрицательного ответа.

— Присылает, — и бабушка опять заплакала.

— И чего ты ее, блудню, жалеешь? Напиши в горком Потокову, партийная она. Как взгреют, так и про любовь забудет, примчится, как миленькая. Или прав родительских лишить надо.

— Роза, чего ты болтаешь? — рассердился Саша. — «Взгреют, прав лишить…» Да ведь человек она, живой человек! Ну, вышла замуж, пусть живет, мало ли что вам Николай не нравится. Вам-то что? Все с Зойкой баламутите, а зачем? Не слушай их, мать, не дурак же Николай, зря майора не дадут, — Насекин, будучи военным, очень уважал людей, имеющих высокие воинские звания. — Может, все у них еще наладится, и Шурку, как обещали, заберут. Чего вы все скрипите?

— Да я что? Я — ничего, — забормотала Роза. Она и впрямь не лезла бы к старшей сестре с советами — у нее самой жизнь устроена. Насекин, хоть и старше ее намного, человек порядочный. Да вот Зоя частенько ее подзуживала, говоря о Павле со злостью и презрением. Роза понять не могла, почему Зоя относится к старшей сестре с таким пренебрежением. То ли завидовала Павле, ведь Зоин муж, Топорков — обычный шофер, выпить тоже не дурак, а Смирнов, хоть и пьяницей его считают, имеет высшее образование, был большим начальником, майор в отставке, воевал, награды имеет, люди его уважают. Ее Насекин — военный человек, сержант, а войны не знает, все время служил в «зоне». Может, и правда, оставить Паню в покое, пусть живет, как знает — не маленькая? Решит Роза так, а Зоя вновь «заведет» да науськает на старшую сестру.

— Ну, пошли! — сказал дядя Саша, когда Шурка была готова в дорогу. Он вскинул ее на плечи. — Держись, девка, поедем к нам.

На улице было темно и морозно. Дядя Саша вышел на железнодорожные пути и зашагал по шпалам. Звезды посверкивали в небе, словно подмигивали Шурке, и ей стало весело. Девочка сложила губы трубочкой и дула сверху на дядю Сашу. Тот притворно сердился и грозил:

— Вот скину сейчас тебя в снег, баловница! Возьми лучше фонарик и свети на дорогу, — и подал ей железную коробочку, у которой можно было покрутить колесико, и дорога становилась то желтой, то красной, то зеленой. И когда впереди загорался зеленый свет, дядя Саша дурашливо взбрыкивал и кричал:

— Но-о! Коняшка, вперед! — и припускал бегом по тропке. Тетя Роза сердилась на них, но Шурка понимала, что это не со зла.

Потом они шли вдоль длинного высокого забора, которым был огорожен лесокомбинат, где (Шурка слышала это из разговоров взрослых) работала сестричка Лида, и дядя Саша забрал фонарик у Шурки, потому что на столбах возле забора горели фонари.

Вскоре Насекины дошли до своего дома в поселке, где жили военнослужащие из охраны «зоны». И когда ее раскутали в теплой кухне, то обнаружилось, что один валеночек с Шуркиной ноги потерян. Тетя Роза принялась ругать мужа, мол, чуть не заморозил девчонку, а тот весело отговаривался, и тетя Роза перестала сердиться, тоже развеселилась от этого маленького приключения и уже не всерьез, а в шутку посылала дядю Сашу искать Шуркин валенок. И они стояли так посреди кухни и хохотали — Шурка, тетя Роза, дядя Саша, их сыновья — Толик с Володей. Тетя Роза всегда была веселой, если рядом не было тети Зои, которая вечно была чем-то недовольна. Тетя Роза при тете Зое как-то притихала, и у них не было иного разговора, как только ругать Шуркину маму. И за это Шурка не любила тетю Зою.