Дорога неровная - Евгения Изюмова

— Спасибо, Оля, за помощь, — сказал секретарше Потоков, кивнув ей на дверь, и когда та вышла, спросил Павлу:

— Ну что будем делать? Нехорошая ведь история получается, — он и в самом деле не знал, что делать, и потому голос слегка смягчился.

С одной стороны Дружникову характеризовали как порядочного человека и добросовестного работника, а с другой стороны — дыма без огня не бывает. Черт ее знает, эту Дружникову: на вид тихоня, да ведь в тихом омуте черти водятся… Женщина, говорят, одинокая: муж с войны не вернулся. Ну и пусть бы захороводилась с этим Смирновым, подумаешь! Потоков вдруг поймал себя на мысли, что и сам бы охотно «похороводился» с Дружниковой: она из себя — не уродина, есть в ней шарм. Но сигнал неведомой Ивановой… И ведь наверняка Иванова та совсем не Иванова, может, она как раз и есть любовница Смирнова, приревновала к нему Дружникову, вот и накатала разгромное письмо, а ему, Потокову, приходится разбираться в этой грязи. Фу! А если эта Иванова сигнализирует в обком? Это же будет скандал! Ведь могут сделать из мухи слона, такого слонищу, что и ему не поздоровится — время-то беспокойное: если верить газетам да обкомовским шепоткам, то в стране полным-полно врагов народа. Ему «врага», конечно, не пришьют, но за то, что не пресек вовремя похабный разгул, ему не поздоровится.

— Все это неправда, — сказала Павла. — Даю вам слово коммуниста.

Потоков поморщился при ее словах, снисходительно произнес:

— Ну-ну, я понимаю, вы — женщина одинокая, но не следует переходить границы дозволенного. Вы — член партии, вы всегда на виду, и не надо дискредитировать партию своим легкомысленным поведением. Но учтите, если ваши деяния будут продолжаться, простым выговором не отделаетесь!

В гостиницу Павла еле доплелась, хорошо — гостиница недалеко от горкома партии. Боль отпустила сердце, но во всем теле ощущалась слабость. Она даже возмущаться человеческой подлостью не могла: не было сил. Ясно лишь одно: кляуза написана кем-то из работников гостиницы. Она перебрала мысленно всех, соображая, кто мог быть до такой степени зол на нее, что решился на такую гнусность, но не могла определить — кто. Павла, незлобивая по характеру, не могла плохо думать о людях.

— Нет, со Смирновым больше не следует встречаться, — решила Павла, входя в свой кабинет.

Встречаться им или не встречаться — об этом сомнений не было у Смирнова, поэтому, вернувшись вечером с работы, зашел к ней в кабинет и предложил:

— Павла Федоровна, я билеты купил в «Октябрь», говорят, идет очень интересный немецкий трофейный фильм. Я вас приглашаю. Кстати, за проживание я заплатил, не беспокойтесь.

Павла долго и внимательно смотрела на Смирнова. В ее душе спорили некто двое: «Откажись!» — наставлял первый. «Иди назло всем! — коварно шептал второй. — Еще ничего не было, а вас уже связали вместе и облили грязью. Иди!» И Павла решилась:

— Хорошо, Николай Константинович, я согласна.

И они пошли в кино, а после зашли в «Чайную», где вечерами, наряду с чаем, продавали и водку.

А через день, когда она вновь дежурила ночью, и Смирнов предложил ей попить чаю в его номере, она согласилась подняться к нему. И случилось то, что и должно было случиться между мужчиной и женщиной, у которых возникла взаимная симпатия.

Прошла еще неделя. Смирнов все также жил в гостинице. И если он раньше флиртовал с Альбиной тайно, то сейчас делал это явно, а с работы возвращался часто пьяным. Вел он себя в такие дни развязно, и одна из горничных жаловалась, что Смирнов приставал к ней с циничными шуточками. Выслушав ее, Павла опять ощутила когтистую лапу на сердце, а голову затмила ярость: она, мать четверых детей, отметая стыд и пересуды, сошлась с ним, а он решил посмеяться над ней? А когда увидела Смирнова за администраторской стойкой рядом с Альбиной, которая держалась со злорадной победоносностью, не смогла сдержать свой гнев:

— Товарищ Смирнов, если не трудно, зайдите в мой кабинет.

— Слушаюсь! — шутливо отрапортовал Смирнов и пошел следом.

Войдя в кабинет Павлы, он попытался ее поцеловать:

— Лапочка, я соскучился, когда придешь ко мне?

Но Павла отскочила в сторону и хлестнула его по щеке:

— Если со мной — так со мной, а не с другими! А с другими — так не со мной! Иначе не пойдет! А сейчас вон отсюда!

Смирнов послушно выскочил за дверь. Он впервые получил пощечину от женщины. «Переваривал» это событие в своем номере, решив больше не спускаться вниз к Альбине.

Но на этом неприятности Смирнова не кончились. На следующий день его вызвал к себе старший экономист и сказал:

— Вы хороший экономист, Смирнов, но вы любите приходить на работу пьяным, и когда вам вздумается. И вы завалили квартальный отчет. Я не хочу вам зла, но вы же знаете, насколько серьезные санкции применяются сейчас к нарушителям трудовой дисциплины, поэтому пишите заявление об увольнении по собственному желанию.

И Смирнов написал.

Полученных при расчете денег едва хватило заплатить за гостиницу, а надо было еще добираться до Краснодара, однако и этот вопрос отпал: Альбина вручила ему телеграмму:

— Вам депеша, Коленька, — в глазах ее таился ехидный блеск.

Смирнов прочитал: «Я не шучу. Между нами все кончено. Я не приеду». Смирнова шатнуло: его семейной жизни пришел конец, все опять надо начинать сначала.

Он не спал всю ночь, меряя длинными ногами комнату вдоль и поперек. Утром — это было воскресенье — он тщательно побрился, надел новый костюм, купил на базаре астры (был август, цвели как раз они) и пошел к Павле. Где она живет, Смирнов знал: провожал ее дважды домой.

Ефимовна охнула, увидев незнакомого представительного мужчину в светлом дорогом костюме, засуетилась, собирая на стол. А Смирнов встал перед Павлой и торжественно сказал прямо и конкретно:

— Павла Федоровна, вы — одна, и я теперь один: жена отказалась приезжать. Ехать мне некуда, вот и давайте жить вместе. Вы согласны?

Павла без лишних слов кивнула в ответ.

Павла проснулась, и первое, что увидела, открыв глаза, были солнечные зайчики, игравшие в чехарду на низком крашеном белом потолке. Кровать плавно покачивалась вместе со стенами, за которыми едва слышно журчала вода. Из открытого иллюминатора веяло свежестью реки, слегка пахло подгнившей древесиной, смоляным канатом-швартовом, что бухтой сложен под самым иллюминатором. Ветер влетел в каюту, принес запах луговых скошенных трав и голос:

— «Вечерний звон… вечерний звон… Бом, бом… Вечерний звон…»

Павла прислушалась. И удивилась: это пел Смирнов. А ведь за все время их знакомства он ни разу не спел ни одной песни.

Вот уже неделю они плывут на барже, груженой топливом, досками и прочим товаром на буксире за неторопливым речным катером вверх по Тоболу к Ханты-Мансийску. Павле от этого радостно и вместе с тем грустно.

Еще месяц назад она жила в Тавде, работала директором гостиницы «Север», и никогда не предполагала даже, что помчится за едва знакомым мужчиной почти на край света.

Смирнов решительно и совершенно неожиданно вошел в ее жизнь. Обходительный с соседями, шутливо-вежливый с Ефимовной, заботливый с Шуркой, ласковый и нежный с Павлой. Но вот беда: Ефимовна как-то повстречала на улице Нину Изгомову, которая работала уборщицей в гостинице, и та огорошила Ефимовну вестью о том, что Смирнов-то — пьяница, гулящий. Сошелся сначала с Альбинкой-администраторшей, но потом с ней рассорился, к тому же с работы его выгнали, вот он и пристал к Павле, раз деваться некуда.

Ефимовна всполошилась, начала наводить справки — велика ли Тавда, все друг друга знают — и «сарафанная разведка» донесла: точно, пьяница, с работы его выгнали, а Панька, паршивка, с ним еще в гостинице путалась.

Ефимовна за голову схватилась и бросилась за подмогой к младшим дочерям. Те, конечно, явились. А как не явиться, если старшая сестра «пропадает»? Помочь ей надо, на путь истинный наставить. Любили они долготерпеливой, на их взгляд — бестолковой — сестре уроки жизни преподавать, мол, так надо жить и так… А тут случай такой подходящий вышел — Смирнов что-то напутал по пьянке в документах, когда ездил в командировку, и его обязали завершить начатое, пригрозив сделать денежный начет через суд. Он и выехал в одну из подотчетных управлению «зон».

Сестры сидели за столом и говорили, говорили.

Ефимовна вздыхала: жаль Павлу, каялась молча, что обратилась к младшим дочерям, думала по-доброму сделать, поговорить да образумить, а они словесно издевались над сестрой. Павла сидела молча за столом с шитьем в руках:

— Ну, чего ты в нем нашла? Черный, как головешка, да тощий, — бурчала Роза. Ее Насекин был «в теле», не то, что Смирнов — поджарый и узкоплечий.

— Да еще и пьет, — поддакнула Зоя.

— Не больше твоего Топоркова, — не выдержала, наконец, Павла.