Дорога неровная - Евгения Изюмова

Свидетельство о рождении — метрика — с унижающим достоинство ребенка небрежным прочерком в графе «отец» (так поступали в те времена в ЗАГСе, не разрешая ставить произвольное имя, если ребенок рождался вне брака, а имя отца мать отказывалась называть) будет жечь Александре руки, потому она, получив паспорт, уничтожит метрику. Сидя перед распахнутой топкой печи, она долго будет смотреть на этот прочерк, представляя мысленно своего отца, фотография которого имелась у Павлы, а потом с необъяснимым наслаждением швырнет зеленоватый гербовый листок в печь. Огонь яростно ухватится за край листа, смахнет одним разом этот ненавистный Александре прочерк, а у нее с души будто какая-то пленка сползет, освободит ее, и затрепещет она, свободная, готовая принять в себя все радости и горести жизни… Лишь единственное упоминание останется от метрики — отчество, которое Павла дала своей дочери по своему имени, благо ее собственное имя носили и мужчины. Она решила: раз государство поставило в метрике клеймо «отверженной» на ее дочь, то ее личное право дать ребенку отчество, и она дала.

Женя всерьез воспринял свои обязанности крестного. И потому на следующий день принес целый ворох коробок, пакетов, игрушек. Вывалил все это богатство на кровать возле Сашеньки, лукаво глянул на кругленькую Дусю, сказал:

— И твоему тоже хватит, — пообещал: — Мы с Павлой Федоровной вместе за тобой в роддом приедем. Верно, Павла Федоровна?

— Верно, — улыбнулась Павла.

Но за Дусей в роддом через месяц она пошла одна. Женя не пришел. Его арестовали. Прямо из больницы забрали.

Павла как раз в тот день пошла навестить Дусю, у которой родился сын. Проходя мимо хирургического корпуса, где работал Андреев, она увидела толпу медиков и «черный воронок». Павла, не любопытная по натуре, никогда не обращала внимание на подобные толпы, а тут почему-то остановилась, и вдруг увидела, что Женю из корпуса вывели двое милиционеров — один шел спереди, другой — сзади. Женя шел, сгорбившись, руки сцеплены за спиной. Его подвели к «воронку», он вскочил на подножку, оглянувшись, будто хотел кого-то увидеть. Его подтолкнули внутрь, и «воронок» уехал.

Павла бросилась на квартиру, где жил Андреев, узнать у хозяйки, что произошло, но и та была в неведении. С тех пор Павла никогда не видела Евгения Андреева. Стало пусто в ее жизни: рядом не стало надежного друга, такого, как Женя. И никогда уже не было.

Шло лето пятьдесят первого года двадцатого века…

Глава IX — Любовь

Найди меня по трепету души.

Зачем вдали бродить по белу свету?

Я жду тебя. Я жду. Спеши…

А что любовь дала ей, кроме бед,

Кроме печали и муки?

Годы… Как летят эти годы!.. Вот и Шурке идет уже третий годок, и Павлин бабий век — сорок лет — на подходе.

За это время у Павлы Дружниковой случилось много всякого хорошего, но больше — плохого.

Только вышла Павла из кратковременного, установленного законом, декретного отпуска, едва втянулась в работу — опять пришло сообщение о ликвидации радио-редакции — ох уж это постоянно меняющееся руководство, всяк по-своему воротит, вот уж истинно — «новая метла по-новому метет»! Горком направил Павлу в редакцию городской газеты, но и там немного поработала: сняли директора кинотеатра «Октябрь», а Павлу — назначили. А через год она стала директором гостиницы «Север».

То есть сложилось так, что Павла перестала распоряжаться своей судьбой: за нее решал горком партии, пихал туда, где кадровая прореха, и Павла, вздохнув, безропотно сдавала дела в одном месте и принимала в другом. Работала на ответственных должностях, а пользоваться положением не умела. Мать часто корила ее: «Вся в Егора, будто родная дочь его, такая же простодырая, — и поучала: — Вот туды-сюды контрамарки в кино даешь, а хоть конфет кулек кто тебе принес, или еще чего. Вертишься возле начальства, а квартиру себе новую выпросить не можешь — все в одной комнатешке. Зойка вон простыни старые на новые поменяла в общежитии. Розка дрова бесплатно у себя в конторе берет. У всех исполкомовских огородищи за городом, и машину им дают на картошку ездить, а ты записаться никак не можешь, все с базара да базара покупаешь. Бестолковая ты у меня хозяйка, одно слово — простодырая».

Павла молча выслушивала мать, кивала, соглашаясь, и, конечно, по-прежнему давала десятками контрамарки инструкторам горкома и работникам исполкома, которые принимали это, как должное, без тени смущения, хотя вполне были способны заплатить за билеты в кино. Сама же она, и впрямь, ни к кому ни за чем не обращалась.

Зато Зоя и Роза были не «простодырые». Обе пошли по финансовой части, работали кассирами.

Зоя еще в юности научилась ловчить, приспосабливаться к жизни. Она во время войны, когда работала в Жиряково секретарем сельсовета, себе и документы новые сделала, сменила имя Заря на Зою. А что? Своя рука — владыка, а у Зои под руками были все государственные бланки. Родня долго считала, что Зоя просто дурачится, когда, вернувшись с фронта, велела так себя называть, оказывается она, и в самом деле, была уже Зоей.

Зою мотало с места на место, с квартиры на квартиру — грубовата была в обращении с людьми Зоя Егоровна. Думала Павла, беря грех на душу, что, может, и еще какие-либо провинности за Зоей водятся. А все потому, что пришлось ей однажды нести средней сестре в больницу чистое белье. Открыла Павла чемодан и ахнула: в кармашке лежали облигации со знакомыми буквами-метками «Л», «П», «В», «Г», «М». Вот, значит, где лежали облигации все эти годы, вот откуда Зоины выигрыши! Захлопнула Павла чемодан. И никому не сказала об этом: стыдно стало за сестру.

Женат был и Василий. Подрастали у него две дочери, жена Физа — неплохая, да теща грызла зятя исподволь, что вернулся из армии с небольшим чемоданчиком в руках да в потрепанной форме, обвешанный боевыми наградами — Василий на фронте не был, служил на дальневосточной границе, там и награжден был на пару со своим верным псом Букетом. Корила, что соседский сын приехал с двумя чемоданами и вещмешком за плечами. А в чемоданах — платки шелковые, нитки да иголки, губная помада, одних часов — штук тридцать. Все — первосортное, трофейное, а главное — ходовой товар, которого не хватало в разрушенной войной стране.

Грызла старуху зависть, грызла досада: пророчила она себе в зятья соседа, а Физка-дура где-то подхватила Ваську голозадого. И хоть бы пользовался тем, что шофер, так нет же. Она бродила по дому, ворчала на всех: «Взял бы вас дедушко лесной». За эту присказку старуху и прозвали — «дедушко лесной».

Ворчала-ворчала теща и допекла-таки Василия: он уехал к другу под Ленинград в Рощино, где нужны были опытные шоферы. Позвал к себе жену, да та обиделась, что тайком уехал, ответила отказом. Василий женился вновь. Однако не повезло Василию и со второй женой: постоянно ссорились они, а все же терпели друг друга, воспитывая двух сыновей.

Лишь Павла «куковала» одна. Никак не могла найти себе пару. Заглядывались на нее мужчины — стройную, моложавую, но с женатыми Павла путаться не хотела, среди холостяков ровни не было. И вдруг неожиданно, как снег в июне, свалилась на нее любовь.

Шел пятьдесят второй год с начала века…

Павла собиралась уходить домой, когда к ней в кабинет заглянула старший администратор — Альбина Осиповна, крашеная блондинка еще в полном соку. До гостиницы она работала в торговле, почему оттуда ушла — неизвестно, да Павла, впрочем, и не докапывалась, так как в трудовой книжке значилось: «Уволена по собственному желанию…» Одевалась она в «Севере» лучше всех, у нее одной были драгоценности и золото.

— Павла Федоровна, не знаю, что и делать. Постоялец один уже целый месяц не платит — Смирнов из четвертого люкса.

— Что же вы не требуете с него плату? Если не платит — выселяйте. Кто он такой?

— Экономист из Белояровского леспромхоза. Живет у нас два месяца, — Альбина сделала таинственное лицо и перешла на шепот. — Тут такая романтическая история… Он ждал квартиру, чтобы вызвать семью, вот-вот должны были квартиру дать, а семьи… — она злорадненько хихикнула. — Все нет! А знаете, он такой обходительный, ин-те-рес-ный мужчина!

— Ну и что из этого? — пожала Павла плечами. — Платить все равно должен вовремя. Куда вы смотрели и почему мне раньше об этом не сообщили?

— Ну… — Альбина замялась: не говорить же директору, куда она и на что смотрела, проводя часть своего ночного дежурства в четвертом люксе. Ведь Смирнов — не просто обходительный, он — красавец мужчина, всегда элегантно одетый, шутливый, и в постели — ах! — Альбина от восторженных воспоминаний закатила глаза. Ах! Но вовремя освободилась от них, потому что Дружникова пристально смотрела на нее, ожидая объяснений. — Ну, жалко стало его. Он всегда такой вежливый, всегда так убедительно просил подождать, когда ему дадут зарплату.