Дорога неровная - Евгения Изюмова

Виктор ушел с гидролизного завода и работал учеником каменщика на стройке. Эта профессия ему нравилась, к тому же сдельная работа позволяла заработать больше, чем на заводе. Виктор почти всю зарплату отдавал Павле, так что жизнь семьи потихоньку налаживалась.

Виктор к семнадцати годам вытянулся, стал широкоплеч, а Павла в свои тридцать четыре выглядела молодо, больше походила на его старшую сестру, чем на мать. Виктор однажды со смехом признался, что девчонки со стройки подумали, увидев их однажды вместе в кинотеатре, что Павла — его подружка. «Представляешь, мам, — хохотал Виктор, — ты — моя подружка!» Павле было приятно это слышать, значит, она и впрямь еще хороша.

Однажды за ужином Виктор предложил Павле сходить в кино. Снова шел любимый всей семьей «Багдадский вор», фильм довоенный, очень трогательный, песню из него «Никто нигде не ждет меня — бродяга-а-а я-а-а…» — постоянно распевал голосистый Генашка.

Павла согласилась и переоделась в симпатичное шерстяное платье, недавно купленное ей Виктором с получки, подкрасила губы, капнула на палец «Красной Москвы» — она по-прежнему любила эти духи, тронула себя за ухом, на которое спадали прямые, почти черные волосы, пышные, густые.

Виктор вертелся рядом, тоже разглядывая себя в зеркало. Но, в отличие от матери, он вылил на себя полпузырька «Шипра».

Генка валялся на кровати, наблюдал за ними с усмешкой и горланил на весь дом: «Бродяга-а-а я-а-а-а!!!» — он смотрел этот фильм раз десять и отказался идти с ними в «Октябрь» — единственный в городе настоящий кинотеатр. К тому же Генке больше нравилось бегать в клуб завода «семи-девять», где тоже часто шли советские и трофейные фильмы, и пересказывал содержание «в лицах». То представлял смешного толстяка-инженера Карасика из фильма «Вратарь», надувая щеки, подпрыгивал на месте и басом кричал: «Ерунда! Дождик! Ерунда!» Или же изображал летающий истребитель и взахлеб рассказывал о трех закадычных летчиках из «Воздушного тихохода», которые поклялись до конца войны не влюбляться в девушек, и песенку из того фильма переделал по-своему. «Первым делом поломаем самолеты, — дерзко голосил он, получая не раз от бабушки подзатыльник, — ну, а девушек, а девушек — потом!» Бывало, не поддавался мальчишка бабушке, и та носилась за внуком с веником в руках, пытаясь огреть его по тощему заду, а тот хохотал во все горло, увертываясь, пока не надоедало развлечение, и тогда улепетывал на улицу.

Гена вообще рос смешливым, скорым на розыгрыши, прибаутки, как и Максим, и порой так заразительно смеялся, что не удерживались и другие. Одно плохо — мальчишку продолжали бить припадки.

— Ну, как, Генашка, хорошо я выгляжу? — мать потрепала сына по волнистым, совсем как у отца, волосам, вздохнув при том: «Где ты, Максим? Видел бы ты своего сына, он так похож на тебя…» — Хорошо я выгляжу?

— Во! — Генка выкинул вверх большой палец левой руки. — Вы прям как жених и невеста!

— А правда, мам, — шутливо спросил вдруг Виктор, — может, мне и в самом деле жениться? — в его голосе, кроме шутливости, проскользнуло нечто странное, и Павла насторожилась:

— Что, уже и на примете есть кто-то? — спросила сына.

— Да, — улыбнулся сын.

— И кто же?

— Нина Шалевская, ну, она с нашей Лидкой дружит, на Лесной живет.

— Да знаю я! — досадливо махнула рукой Павла. — Только не очень мне эта семья нравится. Как будто из кулаков они. Да и девчонка… Крученая какая-то, верченая. Тебе такая не нужна.

— А какая? — набычился Виктор.

— Не знаю, но не такая. И вообще я с кулаками родниться не собираюсь! Этого еще не хватало! Отец куркулей раскулачивал, а ты за кулачкой бегаешь!

Виктор засопел сердито, молча вышел из комнаты. Генка, лукаво улыбаясь, сказал:

— Мам, а они уже целовались, я видел.

— Не ябедничай! — отрезала мать и тоже вышла вон.

В кино все-таки пошли: не пропадать же билетам, однако у обоих настроение испортилось.

Кинотеатр «Октябрь» находился рядом с большим парком неподалеку от почты. Уж так обычно бывает в маленьких городках — все самые важные общественные пункты в самом центре, рядышком друг с другом, и Тавда в том смысле не была исключением. На центральной улице имени Ленина были кинотеатр, парк, почта, исполком и горком партии, магазины и школа, в которой учились в свое время Витя, Лида и все ребята с улицы Сталина. И вообще она была центром встреч, гуляний и свиданий.

В «Октябре» было многолюдно: некуда людям податься после работы, чтобы отдохнуть, если, конечно, человек не являлся завсегдатаем «Чайной» возле рынка, в которой можно заказать и пару стопок водки к обеду. Так что в «Октябре», где был буфет, на вечернем сеансе всегда было много народу. Павла с Виктором чинно прошлись туда-сюда по фойе, раскланиваясь со знакомыми — еще одна особенность жизни маленьких городков: все друг друга знают — наконец, остановились у одной из стен.

И тут из толпы на Павлу глянули чьи-то блестящие глаза, она почувствовала необъяснимое волнение и стала внимательно рассматривать всех, кто был в фойе. И увидела. Того самого парня, который утром приходил за направлением в общежитие. Он стоял у противоположной стены и смотрел восхищенно на Павлу, не обращая внимания на кокетливые взоры девчонок, стоявших рядом с ним. «Как его зовут? Имя такое странное… А! Ким!» — вспомнила Павла, и уже не могла не смотреть на парня, все вскидывала на него глаза. И он смотрел по-прежнему серьезно, без насмешки, восхищенно.

После кино Павла с Виктором сразу же пошла домой. Они шли молча, потому что в голове у нее все вертелся вопрос: почему Ким так смотрел на нее, а сердце уже подсказывало, почему, и сладко ныло в предчувствии чего-то чудесного. Виктор молчал, потому что еще сердился на мать. Когда пересекли железнодорожные пути, чтобы выбраться на улицу Сталина, и до техникума осталось метров триста, сын вдруг сказал:

— Мам, я на полчасика сбегаю в одно местечко, а? Тут уж близко, дойдешь до дома?

— Да ладно уж, беги, — улыбнулась Павла.

Виктор лихо развернулся на каблуках и ринулся обратно «в город», а Павла тихонько побрела по улице, вдыхая свежий, пахнущий рекой воздух, который принес ветер. За спиной неожиданно послышались чьи-то шаги, Павла прибавила ходу, пожалев, что Виктор не проводил ее до дома: улица хоть и своя, но плохо освещена. Решила юркнуть в первый попавшийся двор, но раздался приятный мужской баритон:

— Погодите, остановитесь, прошу вас! — воскликнул мужчина взволнованно. — Я ничего вам не сделаю, остановитесь, пожалуйста!

Павла остановилась, резко развернулась, приготовившись к отпору, но тут же облегченно вздохнула: это был Ким.

— Вы? Откуда?

— Да я же следом шел, ведь в общежитии живу, рядом с техникумом. Вы знаете, я слышал ваш разговор с молодым человеком и бесконечно рад, что это ваш сын. Меня зовут Ким Фирсов, а вас?

— Павла Дружникова.

Ким схватил обеими руками ладонь Павлы и энергично потряс ее:

— Вы даже не представляете, как я рад, что познакомился с вами!

Павла удивленно вдруг осознала, что и она рада знакомству с этим парнем, который, судя по документам, на десять лет ее моложе. Он такой красивый, и смотрел на нее так восхищенно, что у Павлы дух захватывало, и сердце трепетало, словно пойманная в сети птица.

Отношения Павлы с Кимом развивались стремительно.

Поклонниц у Кима, вчерашнего лейтенанта-артиллериста, было столько, что сердце Павлы не раз ревниво затаивалось в груди, потому что при мужском дефиците даже самые неказистые парни сразу находили себе пару, а уж о красавцах, вроде Кима, и говорить нечего. Но Ким смотрел восторженно только на нее, и почти все свободное от занятий время торчал в ее кабинете или же рядом с ним.

Павле Ким нравился день ото дня все больше, потому, когда ее опять неожиданно вызвали в горком и предложили вновь организовать и возглавить радио-редакцию — теперь в области решили, что таковая Тавде нужна — то Павла с радостью согласилась и предложила кандидатуру Кима в качестве диктора. Вообще-то Павла понимала, что Ким немного туповат: учеба ему давалась с трудом, да и хорошими манерами не отличался. Впрочем, негде было Киму обходительным манерам учиться: родился в деревне, семнадцати лет попал на фронт, воевал, потом дослуживал действительную, хотя имел лейтенантские погоны, но его возраст сразу после войны не подлежал демобилизации. Павла устроила Кима на радио лишь потому, чтобы на глазах был, а не околачивался возле молоденьких девчонок, а вообще-то не обольщалась насчет дикторских способностей своего возлюбленного. Но не зря же говорят, что любовь зла…

Павла готовила все передачи вместе с другим диктором — Евгением Андреевым, высоким жгучим брюнетом с черными отчаянными цыганскими глазами. Женя работал детским хирургом, и диктором стал просто из любопытства. Он вообще многое делал из любопытства, и за что ни брался, все удавалось ему. Он был моложе Павлы года на два, прошел войну от первого до последнего дня с фронтовым госпиталем. Женат не был, и мало обращал внимания на женщин, хотя ему в больнице женщины этого внимания дарили сверх меры.